Новый Мир, 2003 №01

Знание, предлагаемое читателю “Памятных дат”, повторяю, субъективно. Немзер пристрастен. Тут возникает феномен “своего экземпляра”. Читатель, пользующийся книгой и проживший с ней какое-то время, вырабатывает из стандартного томика

свой экземпляр:

в книге проложены индивидуальные маршруты, сделаны, быть может, карандашные пометки. Точно так же у автора имеется по

своему экземпляру

каждого писателя, которому он посвящает очерк. Андрей Немзер обладает удивительным, если вдуматься, свойством: он писателей любит. Не всех, конечно (можно симпатизировать литератору как явлению в противовес, например, явлению алкоголика, но переход от общего к конкретному бывает чреват). Иногда даже создается впечатление, будто “нелюбимцы” платят за “любимцев”: получают от критика по полной программе. Что ж, любовь несправедлива, даже если не слепа (а Немзер не слеп). Важно другое: на современника Пушкина обращена любовь того же качества, что и на сегодняшнего прозаика или поэта. Это чувство автора и есть вторая “красная нить” “Памятных дат”. Оно позволяет, например, услышать в трагической прозе Юрия Давыдова “голос счастливого человека”. Оно особенно внятно проявляется и там, где, казалось бы, персонаж совсем неактуален, одиозен, уязвим. Кому сегодня интересен Михаил Исаковский? Разве что очередному таксидермисту, пожелай он смастерить из автора “Слова к товарищу Сталину” модную литературную куклу. Немзеру Исаковский интересен вживе, в объеме, в противоречии. “Мелодии мелодиями, но дело здесь все-таки в словах, в той мягкости и целомудренной робости, что почти всегда свойственны любимым героям Исаковского”. И далее: “Продолжение милой застенчивой робости — страх перед силой. Перед государством, что якобы хранит „маленького человека”, требуя от него взамен не только истовой благодарности, но и забвения своей боли”. Критик увидел страшную вещь: грехи “неровного, задавленного временем, но наделенного чистым даром поэта” есть продолжения лучших качеств его таланта — продолжения, иногда очень далеко идущие. Нежность к “задавленным временем” может позволить себе далеко не всякий интерпретатор. Немзер, с точки зрения многих коллег позволяющий себе решительно все, как-то более заметен своими радикальными высказываниями о литературном быте, нежели вот этим умением увидеть “жизнь заласканного и запуганного властью, робкого, будто всегда перед кем-то виноватого, с детства полуслепого поэта Божьей милостью”.