Агата набросила на Женичку свой шерстяной платок и повела трех девочек по черной лестнице во двор к самому порогу черного хода докторской квартиры. Я стоял у окна в оцепенении, никто не обернулся в мою сторону, щеки у меня пылали. Вывел меня из столбняка голос брата: “Почему ты не сказал раньше? Очень известно, что девочки все путают!”
Стыд во мне становился все жарче и жарче. Я должен был бы заступиться если не за всех девочек, то уже, во всяком случае, за мою кошечку Женичку. Но я молчал, окончательно растерянный. “Ушли!”… Но что дальше будет? Потому что я не сомневался, что какие-то последствия неминуемы. Но какие именно?
Первое, как скоро обнаружилось, было запрещение всем трем сестрам ходить к нам играть. “Какая это игра, говорит барыня, когда пропадает дорогая, совсем новая шуба” — так передавала Агате горничная Фейертагов. Не показывалась больше ни старшая, ни младшая, ни, что было хуже всего, средняя, Женя. О ней, о ее “шубе” и о своем собственном преступлении я думал и днем, и ночью, в кровати с медной окраски перилами, и в самых причудливых снах: то Женичка хватает меня за горло когтистыми лапками, то Анночка мяукает: он гадкий, о-о-он гад-гад-гадкий, то Мэри тоненьким голоском требует от Агаты, чтобы она вернула пропавшие рукавицы. Просто ужас!
Расплата началась, но я знал, что это только самое начало.
19/V/68. 11 pm. Неужели Жени больше не будет? Правда, есть ее пальтишко. Но ведь к нему даже подступиться нельзя. В самом деле — нельзя? Я думал, я размышлял, я мечтал. Я просиживал часами на корточках в кабинете около шкафа, за которым вела свою таинственную жизнь тень Жени, держа для отвода глаз перед собою первую попавшуюся книгу с картинками, “Зоологический атлас” брата или том немецкого сатирического журнала “Kladderadatsch”5. Как только я убеждался, что в соседних комнатах никого нет, я просовывал руку между стеной и шкафом, чтобы проверить, чтобы пощупать, чтобы погладить.