Новый Мир ( № 3 2007)

Герой поэмы цитирует последнюю строку из стихотворения Баратынского “На посев леса” (1842). Оно заканчивается так: “Отвергнул струны я, / Да хрящ другой мне будет плодоносен! / И вот ему несет рука моя / Зародыши елей, дубов и сосен. // И пусть! Простяся с лирою моей, / Я верую: ее заменят эти, / Поэзии таинственных скорбей, / Могучие и сумрачные дети!”

Это — прощание с лирой. Это — отказ. Это — объявление елей, дубов и сосен детьми поэзии. Эти строчки задают мотив поэмы Шульпякова “Мураново”. Герой поэмы говорит о Баратынском:

“Этот был женат удачно — большая

для русского поэта редкость.

Выстроил дом, занимался лесом.

Досками торговал, но разорился.

НаписалСумерки,

лучшую книгу,

и был, судя по всему, счастлив.

Умер внезапно, в Неаполе. Ничего

толком не успел увидеть”.

И все? Почти. Спутница героя поэмы решает окунуться. Когда она выходит из воды,

Черные зрачки сосков, мокрая

арабская вязь на лбу. Прижалась

вся: бедрами, животом, грудью —

скользкие плечи в помарках ряски.

Одежда намокла, но сквозь холодный

хлопок хлынуло тепло. Оно

разливалось, как темное молоко,

по всему телу. И я закрыл глаза.

.......................................

А мы стояли на мокрых сходнях,

и теплый торфяной воздух

стягивал кожу, как бинт, все туже,

и боялись пошевелиться.

Так ведь это, наверное, и есть искомое мгновенье счастья, единственное, только тебе дарованное знание. И Баратынский это тоже знал.

Но отказ от веры в то, что, служа поэзии, ты служишь вечности, что одна твоя причастность этому служению уже достаточна для оправдания твоего бытия, — этот отказ трагический.

Окликни меня у Никитских ворот

и лишний билетик спроси по привычке.

“А помнишь, вОладьях— вишневый компот

и как на домах поменяли таблички?”

Здесь были когда-то “Пельмени”

и водка бежала по вене

................................................

Повторного фильма последний сеанс!

В пустом кинозале скрипят половицы.

Но это кино было только про нас.

И эта комедия не повторится.

Да, мы все это сохраним в памяти, мы завещаем это единственное знание стихам, но стихи не более долговечны, чем посеянный Баратынским лес или сгоревшее летом 2006 года Мураново.

Если что и остается “чрез звуки лиры”, то тоже ненадолго. И это отчетливое осознание скоротечности бытия придает ему неожиданно острый вкус. Пока живет человек, пусть он хранит свое воспоминание о единственном жёлуде за шкафом, о запахе вишни, о прикосновении женского тела, о шелесте книжных страниц под кругом настольной лампы.