Новый Мир ( № 3 2009)

Это не отрывок из новой литературной сказки — а мораль психологической статьи в глянцевом журнале [7] . Однако дух «демиургической» сказки он передает точно, и это совпадение не случайно. Сказка «демиургического» типа обнажает профанность волшебной истории как ее исходный культурный смысл. Волшебный канон, появившись, по формулировке М. Липовецкого, из «профанирующего, веселого и полемического переосмысления устоев мифологиче­ского сознания» [8] , тут подвергается дальнейшей десакрализации: еще дешевле, смешней, вольнодумней. Такая сказка наравне с глянцем участвует в массовой культуре: автор «демиургической» сказки, как и автор процитированной статьи, имеет дело не с канонической фигурой Золушки, а с представлением о «золушках», определяющим приоритеты массового ума. И если каноническая Золушка, как живой человеческий образ, должна была воплощать ценностные основания нашей жизни, то золушка-как-представление имеет дело всего лишь с предрассудками, как раз мешающими человеку сосредоточиться на сущностном проживании отпущенных дней. Таким образом, и в пафосе разоблачения бабушкиных схем счастья глянец и литературная сказка «демиургического» типа оказываются солидарны.

Таков наиболее органичный и в то же время лежащий на поверхности способ проживания постмифологической ситуации в литературной сказке.

Постмифологизм, однако, не означает остановку мифологического сознания. Просто в чертеже мира вместо бытийных координат использованы культурные. Наиболее отвлеченные от заданных представлений о том, что хорошо и что плохо, и как жить человеку, и в чем он ошибся, и кто будет отвечать… Все эти нравственные основания цивилизованной человечности, как и смысл самой человеческой цивилизации, пущены на веселенький, пестрый бисер.

А надо учесть, что для того, чтобы, смеясь, а не стеная — «доколе!», расставаться со своим прошлым, требуются известная широта и бескорыстие во взгляде на мир. Та самая точка зрения, которая и доступна не человеческому существу — а мифическому демиургу.

«Практические советы начинающим демиургам» Макс Фрай включил в книгу своих «Сказок и историй». А Петр Бормор, наряду с книгами сказок, выпустил вдумчиво составленный томик «Игр демиургов» — историй из трудовой практики двух незадачливых создателей обитаемых миров. Демиург у Фрая и Бормора — фигура испытания, призванная мир не столько собрать, сколько демонтировать. «Некоторые наивно полагают, будто демиурги — совершенные и самодостаточные существа…» (Фрай). Оправдание тягот и пустот земной жизни промыслом Творца — плод человеческой суеты вокруг абсурда. Подняться до осознания этого абсурда и значит постичь тайну творения как игры-самоделки, в которой нет изначального смысла, разве что поправить настроение и самооценку богу-ремесленнику.

Точка зрения такого божества позволяет подвергать иронической перетрактовке большие культурные сюжеты. Пафос обоих авторов можно понять как просветительский — апеллирующий к способности разума прервать сон вековых заблуждений. Оппозиция сакрального и профанного в их культурной мифологии присутствует, но получает новый смысл: профанное — сфера автоматизированного сознания, не имеющего силы выйти из-под власти тоталитарных дискурсов. Любая система с функцией воздаяния, заданная жесткими понятиями допустимого и запретного, вдохновляет на то, чтобы «дать шанс усомниться» (Фрай). Сминая одну мифосистему, авторы, таким образом, подменяют ее другой, место благодати в которой занимает

эффект просветленного сознания

.

Понятно, что при такой широте демонтируемого контекста — от обыденной нравственности до эсхатологии — сказочному канону уделено место частного случая большого культурного террора. Его судьба, скажем, неотличима от судьбы мифологических сюжетов: Прометей и говорящая лягушка действуют у рассматриваемых авторов как равноправные персонажи деконструкции. И к сказочному и к мифологическому сюжету применимы те основные приемы, благодаря которым становится возможным из бисера культуры сплести яркие фенечки — «демиургические» сказки.

Вы пробуйте плести, а вот инструкция.