Новый Мир ( № 3 2009)

Владимир Горенштейн.Перекресток Мандельштама. — “Иерусалимский журнал”, 2008, № 28

.

“Я хочу здесь пригласить читателя посмотреть на судьбу Осипа Мандельштама — поэта, пытавшегося уйти от своего еврейства в идеализированное им языческо-христианское искусство, но возвращенного — то ли током крови, то ли логикой художественного исследования мира — к признанию своего происхождения. Как всякий еврей-выходец, великий на поприще иной культуры, Осип Мандельштам попадает в архетип своего тезки Иосифа, попадает, разумеется, частично и вовсе этим не исчерпывается”.

“Евреи не могут и не должны посягать на славу Осипа Мандельштама — она принадлежит европейскому искусству и русской литературе. Еврейского в Мандельштаме — только судьба,

только жизньбежавшего из еврейства, но не переставшего быть евреем человека”.

“<...> тех из поклонников Мандельштама, кто верен российской традиции отношения к великому поэту как к богу и, соответственно, могущих обидеться на некоторые детали или тон обсуждения жизни этого прекрасного человека, я прошу поверить, что не мелкая страсть облаять величие движет мною (образ Моськи и Слона), а скорее иное отношение к понятию „величия””.

Наталья Гранцева.Шекспир, Толстой и смерть информации. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2008, № 12

.

“Не только автор этих строк, но, возможно, и многие читатели не сумеют вспомнить, от кого и когда впервые узнали о ненависти Толстого к Шекспиру. Это убеждение — не результат собственных исканий, не итог длительных раздумий. Это — общее место, которое тем не менее продолжает тиражироваться почти автоматически. Стоит открыть газету, как обнаруживаешь до боли знакомое: „Толстой не любил Шекспира, а Ахматова — Чехова”. Такова природа массового сознания в информационную эпоху. <...> Да, объясняют нам „хвалители Толстого”, русский классик написал (в 1904 году) и опубликовал критический очерк „О Шекспире и о драме”, в котором разделал под орех „хвалителей Шекспира” и доказал, что восхваление Шекспира — ложно и вредно для общества. Однако в юбилейный толстовский год неплохо было бы присмотреться не к толкователям Толстого и его очерка, а, собственно, к тем задачам, которые ставил перед собой великий старец, берясь за перо. Если мы помним, конечно,пушкинский императив: произведение судится не по тем законам, которые предлагаются расхожими модными мнениями, не по тем законам, по которым нам хочется, а по тем законам, по которым произведение создавал сам художник”.