Я ревела. Катька ко мне прислонилась и ревела тоже. Спросила: “Любишь маму?” Я ответила: “Да. Только она меня не понимает. Привела своего этого дядю, блин, Володю, а он так ехидненько спрашивает, как у меня дела в новой школе? Знает, что я туда не ходила, благодетель нашелся. А я взбесилась и как заору: вы что, мне отец, какое ваше дело? А мама закричала, почему ты грубишь, и как даст мне по морде… ну, по лицу, понимаешь? Первый раз в жизни. Из-за кого? Из-за мужика чужого. И при всех, при тете Рите, тете Нине… Ну я заперлась в ванной, так они сначала уговаривали, а потом дверь выбили. Дураки. Ненавижу”.
А Катька предложила: “Давай пряники попробуем!” И мы стали есть пряники и запивать молоком. Было очень вкусно.
— А Гоголя любишь? — спросила мечтательно Катька.
— Не-а, — ответила я. — Он хороший, но не люблю. Жалко, да?
— А я Дыню очень люблю, — сказала она вдруг и губки сложила дудочкой, дико смешно. Задумалась.
Я вдруг подумала, что она и впрямь Дыню любит. Первая любовь — это серьезно. Пусть Катька и маленькая совсем. Может, она тоже эту ночь запомнит, хоть на крышу и так часто лазает, но все-таки.
Мы вернулись домой, и нам тут же приказали укладываться спать. Брат Катьки заглянул и сказал нам: “Привет, стрекозы!” Я смутилась. Ему было двадцать лет — нереально взрослый. Вряд ли я ему понравилась. Хотя…
Утром пес забежал в комнату брата, и я не удержалась, заглянула в щель. Он спал, ужасно хорошенький. Точеные щеки, с обрывчиком — лепка! Ничего-ничего, думала я, вот вырасту и всем вам покажу.
За завтраком Ирина Александровна налила мне кофе с молоком из кофейника. Кофейник — это дико прикольно.
У Кати мне очень понравилось, у нее были брат, кофейник и крыша. Можно было бы снова залезть на нее. Но мне почему-то ужасно захотелось домой. Я как могла сердечно поблагодарила Катину маму, а Катьке хотела подарить что-нибудь — у меня был при себе только значок с Цоем, но он, в свою очередь, был подарком мне, а подарки не передаривают. Катька проводила меня до перекрестка, а потом долго и часто-часто махала вслед. Я оглядывалась — она все махала. Все-таки здорово, когда кто-то вдруг возьмет и отнесется к тебе со всей душой. Только так и надо, если разобраться.
Мама открыла и попятилась, пропуская меня. И сказала: котлеты в холодильнике. “Хочешь, подогрею?” — а сама руки так мнет, одна в другой. Руки, было видно, дрожали. Я даже отвернулась к окну. Сказала: “Не хочу, меня у Кати накормили!” Но даже испугалась, как бы это не прозвучало обидно.
И тут я вспомнила.