Новый Мир ( № 3 2012)

и плуг, с землей сроднившийся исконно,

   по жирной пашне выводя устав;

всю корневую светопись дубрав, —

   и отпуская в мир самозаконно, —

 

пишет Андрей Бауман в журнале «Интерпоэзия» (2010, № 3). Перефразируя Пушкина, скажу, что ботаника тут плохая (и к хвойности и к широколиственности эта придорожная трава с мелкими цветочками имеет весьма косвенное отношение), — но в чем, позвольте, состоит призванная ее компенсировать смелость поэзии? В реанимации оборота «жирная пашня», веющего деревенской прозой образца даже не 1960-х, а 1920-х, каким-нибудь Пантелеймоном Романовым? В оксюмороне «сроднившийся исконно» («исконно» = «изначально», сродниться — вступить в родство с тем, с кем в родстве изначально не состоял)? В ритмическом рисунке и аллитерационных ходах, позаимствованных непосредственно из строк Александра Сергеевича про то, что роняет лес багряный свой убор? В том, что, по точному смыслу образа, из речи с ее «шумящим гулом» (отличающимся, должно быть, от другой разновидности гула, бесшумной) производится покой, в следующей строфе обращающийся, напротив, в «первый и последний разговор» и «стрельчатоголосый хор», то есть в речь же, но лишенную гула и нрава, с упраздненной индивидуальностью?

 

Временами в морозной пыльце рассвета

   различимы отчетливо силуэты —

перекрыты крест-накрест единой датой:

   с сорок первого года по сорок пятый.

 

<…>

 

Не приедет к их загрубевшим женам

почтальонша с древненьким капюшоном,

ставя штемпель сухой на слепом конверте.

Не проснется выводок жадный смерти,

 

щебеча все быстрей в пулеметных гнездах;

заградительной пулей не чиркнет воздух,

не проглотит в свою мясорубку СМЕРШ их,

ибо все справедливо внутри умерших, —

 

пишет Андрей Бауман в журнале «Дружба народов» (2010, № 5). Тут уже впору не Пушкина вспоминать, а Расула Гамзатова и прочий поминальный тренд позднесоветской поэзии. Но в чем здесь самостоятельность автора? В том, что пять лет войны спрессовались у него в единую дату? В том, что дата хоть и единая, но расположена крест-накрест (но как?)? В том, что почтальонша в качестве живой (?) детали наделена «древненьким капюшоном» (видимо, дальним родственником ветхого шушуна, потому что к чему он тут — понять сложно), да еще и штемпелем, который вообще-то развозящим почту почтальонам вовсе не полагается? Или, наконец, в философическом выводе насчет справедливостивнутриумерших, которая после смерти уберегает их от смертельной опасности погибнуть вторично?

 

Во дни сомнений

во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины