Новый Мир ( № 3 2012)

словно темную воду я пью помутившийся ворованный воздух

мылкость в легких необыкновенная

мое дыхание уже легло на стекла заблудившихся трамваев

и я стою как Пирр во время чумы

и слежу полет шмеля над гнездом кукушки

и чувствую себя чайкой по имени Дядя Ваня

выпавшей из дворянского гнезда

в вишневом саду расходящихся тропок, —

 

пишет Андрей Бауман в журнале «Нева» (2010, № 1), в тексте под названием «XXI век». Тут бы и придраться особо не к чему — если б не то обстоятельство, что тренд, имитируемый этим стихотворением (оно приведено целиком), не имеет никакого отношения к XXI веку: это центонная поэзия 1980-х, давно сданная в архив даже ее собственными изобретателями Иртеньевым и Кибировым. Впрочем, дальнейшее течение подборки в «Неве» показывает, что ни Пушкиным, ни Гамзатовым, ни Иртеньевым и Кибировым число литературных трендов, от которых свободен Андрей Бауман, не исчерпывается: например, стихотворение «Пейзаж с влюбленными», с его строчками:

 

Берут от жизни полной горсточкой,

Вдыхают свет.

А смерть, постукивая тросточкой, —

За ними вслед, —

 

понапрасну тревожит тень Арсения Тарковского («когда судьба по следу шла за нами»), и это я еще не спрашиваю, отчего и в каком смысле (помимо необходимости вписаться в размер) полная горсть, чтобы ею брать от жизни, уважена у Баумана уменьшительно-ласкательным суффиксом. Чем из всего перечисленного прельстилось «дебютовское» жюри — не могу знать, вполне возможно, что чем-то и вовсе иным: степень родства процитированных выше стихотворений настолько отдаленная, что в четвертой или пятой журнальной публикации вполне могло бы обнаружиться что-нибудь еще, совершенно непохожее; есть ведь, в конце концов, и такие манеры письма, за которыми несамостоятельность мысли и корявость формы несложно замаскировать. Но вот неподлинность и неискренность маскируются плохо.

 

 

II