Новый Мир ( № 4 2007)

Стоит задуматься: отчего так остро нуждается в женской любви убийца (у зулусов это называлось “обмыть топор”, и ни одна девушка племени не смела отказать воину, возвращающемуся с поля брани) и отчего женщина становится так отзывчива на призыв партнера, когда ощущает дуновение смерти (не важно, где и как: в лондонском метро при бомбардировке или после похорон, в ситуации “пира во время чумы”, описанной также Пушкиным, и т. п.)? А от Онегина однозначно исходили флюиды смерти, хотя бы в силу его суицидальности (в фильме она усилена и подчеркнута: “Я встретил вас вновь — и вдруг увидел себя”, “Татьяна, прошу, будь со мной”, “Спаси меня!”). И Татьяна в девичестве откликнулась на этот древний природный зов: там, где поселяется смерть, есть для женщины работа — заделать брешь, произвести новую жизнь (“Вы прокляли сами себя!” — восклицает в отчаянии Лив Тайлер1). Такие вот баранки. Не хочется в это верить? Перечитайте тогда в романе сон Татьяны — с медведем-похитителем и разбойничьей шайкой монстров во главе с Онегиным. Сон этот мог бы сниться Татьяне скорее после замужества — Фрейду было где разгуляться в мире браков по расчету, где на “ярмарке невест” (перенесенной англичанами для удобства из Москвы в Петербург) Татьяне ощупывают кожу лица — на что печально взирает с жердочки мартышка в цветастом костюмчике. Кстати, в вынужденном расчете Татьяны все же присутствует один личный момент: муж ее по крайней мере был славным рубакой — не Каренин какой-то, а боевой генерал, “слуга царю, отец солдатам” (у Пушкина он, видимо, немолод, изранен, толст, а в фильме — бравый молодой самец, наделенный природным умом и способностью чувствовать; по человеческим и мужским меркам он единственный ничем не уступает главному герою — скорее Онегин на его фоне выглядит раненым, а затем и контуженым).

Наконец мы подходим к самому загадочному и спорному месту этой истории. И место это занимает не Любовь, а Честь. Онегин — человек касты, взявшей девизом: “Жизнь — Царю, душу — Богу, честь — никому”. Увы, на белом свете все склонно течь и превращаться (см. “И цзин”), и сословная честь сделалась кровожадным идолом (см. самурайский кодекс). Но что хорошо для кино, то совсем не так хорошо для жизни, цивилизации и культуры. Честь обязана быть личной, а не сословной или корпоративной, докатывающейся до искусственного отбора низшего свойства. Онегин отдал ей дань, сея разрушение вокруг и нанося сокрушительный вред своей душе. В чем еще, кроме спасения, он может нуждаться и кто способен его спасти?