Новый Мир ( № 5 2009)

“Матушка, знаешь ли ты стих об Иосифе Прекрасном?” — спросил Иван Никифорович, едва переступив порог родного дома.

“Как не знать, — отвечала матушка Киликия Ивановна. — Я ж тебе его в колыбели пела”.

Так Иван Никифорович Заволоко, переписывавшийся с Еленой Рерих и слушавший лекции Бердяева, вернулся к вере отцов.

Случилось Серафиме свести знакомство и с духоборами. Для этого ей даже не пришлось идти сорок километров по медвежьим тропам. Всего-то четырнадцать часов в расхлябанном автобусе по горной дороге, где не могут разойтись два осла, и она у цели: в пограничном селе на высоте 2000 метров над уровнем моря.

Попала Серафима прямиком на похороны. Села в уголок и стала смотреть, как нарядные женщины в разноцветных платках и юбках справляют погребальный обряд. Наряднее всех была сама покойница: в восковой руке у мертвой Лукерьи — тончайший кружевной платочек, на ногах — сапожки с медными подковками.

Проводив Лукерью, женщины обступили Серафиму:

“Ты зачем приехала? Будешь на нас диссертацию писать?”

“Я диссертацию уже написала”, — отшутилась она.

Мы сидим в полутемном зале в центре Москвы, за окнами пробегают люди, ползут машины, и Серафима запевает свою самую первую песню, услышанную полвека назад на берегу безымянной реки от женщины, опустившей на землю полные ведра. Песня называется “Вьюн над водой”.

— Вьюн — это не цветок, это маленькая рыбка, — поясняет Серафима и, собравшись с духом, начинает:

Вьюн над водой,

Вьюн над водой,

Вьюн над водой

У-ви-ва-ется.

Жених у ворот,

Жених у ворот,

Жених у ворот

До-жи-да-ется.

Завороженно и протяжно выпевает Серафима, как жениху то выводят коня, то выносят сундуки с добром, а он отказывается, это, говорит, не мое, это тестя, это шурина мово. Печальнее всего выходит у Серафимы слово “мово”, на котором мелодия осекается и падает, как подкошенная.

На третий раз жениху выводят “свет Настасьюшку свет Петровнушку”. На этом месте я вдруг ощущаю полуобморочный ужас, волосы на голове шевелятся, по коже пробегает мороз. И хотя я сижу, я чувствую, как у меня подгибаются колени и не идут ноги. Потому что все мы в этот миг нанизаны, как бусины, на Серафимин голос: и свет Петровнушка, и та женщина с полными ведрами, и я.

А жених тем временем подходит все ближе и вот уже говорит обо всех нас:

Это вот мое,

Это вот мое,

Мое сужено,

Мое ряжено...

И сердце падает. И песня обрывается. И мы вновь рассыпаны по разным временам и весям. И только Серафима может нас собрать.

Верные тела