Ее мать оставила папочку Мишу. Вышла замуж и бросила их, и так папочка Миша стал моим папочкой, а Нина сестрой, и это уже на всю жизнь. Вот какая Нинка хитрюга, первой мамочку высмотрела. Конечно, они, папа с мамочкой, были знакомы, мамочка однажды его жене аккомпанировала, у той голос был. А ты знаешь, как наша мамочка, твоя бабушка, играла! А мамочка, когда меня отдала бабулечке и осталась совсем одна, попала в нервный санаторий. Санаторий назывался “Мцыри”. Странно, да, назывался? И папочка Миша стал к мамочке туда ездить. Он не испугался того, что происходило с моей мамочкой. А происходило страшное — мамочке снился каждую ночь один и тот же сон. Она никогда не рассказывала какой, видно, боялась, что сон вернется… Ведь у мамочки сперва умер братик мой, Юрик, от дифтерита, еще до революции, в войну, а после революции — отец; кажется, в Казани попал в лечебницу и неизвестно где похоронен, старший брат сидит в тюрьме советской, он — за белых, а младшего — он за красных, летчик, — аэроплан белые сбили, а расстреляли зеленые, за каким-то хутором, на юге России, мамочка туда поехала, когда Гражданская кончилась, могилку искала, но не нашлась и эта могилка. А потом уже все с Николаем Николаевичем… Когда наша Нинка в меде училась, я ее учебники — от корки до корки, мне даже захотелось врачом, как она, но куда мне, я кровь увижу — в обморок, но мамочкину болезнь я, кажется, определила, но, конечно, ни мамочке, ни Нинке не призналась, я думаю, это “реактивный психоз”. Так называется.
Когда меня назад привезли в Москву из Нижнего, они: папа, и мама, и Нинка — уже были вместе, но негде было жить. Поэтому меня и отдали папе Коле с его новой женой не женой. У него все время были разные женщины, тогда с этим было просто.
Знаешь, Лизонька, я все всем простила, и папе Коле тоже. Но вот мамочку я ему простить не могу. Хочу простить, а не получается.
А вот радость — это когда папа Миша в субботу приезжал за мной к Николаю Николаевичу. Он ждал в кухне, пока я соберусь. Сидел на табуретке, как прислуга. Эта жена была чванливая, и она никогда не приглашала папу Мишу в комнаты. А как звали ее? Кажется, Клавдия.