Новый Мир ( № 7 2007)

Пока его не было, у меня выросли кудри. В него. А Юрик был черненький. Как мамочка. Бабушка у мамочки была не то сербиянка, не то молдаванка. Боярышня. Мамин дедушка ее вывез из похода, она влюбилась в него, в русского офицера, и поехала с ним в Россию, на Каму, но язык не учила. Была с норовом. Кричала на прислугу, на внуков по-своему или по-французски. Носила шиньон, турнюры, хотя они давно вышли из моды. Зятя своего, отца мамочкиного, не любила. Отдала за него дочь, правда, тогда еще был жив ее муж, а мужа слушалась, но с происхождением зятя не могла смириться. Он был младший и незаконный сын Нератова, вдовца, сенатора в летах, а мать — крепостная. Вот так, Лизонька! Красавица из деревни. Тогда Нератов уговорил очень старого бедного однодворца, который еще у его родителей служил конторщиком, обвенчаться с ней. Дать имя его ребенку. Поэтому у мамочки любимый роман — “Дворянское гнездо”. Всегда на полочке под рукою. Ведь и у Лаврецкого мать крестьянка. Хотя у Мусеньки героиней была, конечно, Лиза, монастырь и все такое. А вообще, мой дед Василий Нератову дорого обходился, университет бросил, служить не захотел, в военные тоже не пошел, буйствовал даже, и вдруг решил в артисты. Нератов был, конечно, против, но тот не слушал. Теперь понять невозможно, как его терзала двусмысленность происхождения. Назло всему свету! Два сезона по провинции, премьером не стал, и надоело. Ему выделили небольшое имение под Сарапулом, и тут в церкви на воскресной службе он увидал большеглазую, смуглую барышню, Серафиму, она из-под шляпки на местного буяна посмотрела, и тот голову потерял, Нератов, к тому времени старик, сам поехал ее сватать, и пока женой была Серафима, мой дед поутих, даже хозяином стал отличным. Таким, что его братья после кончины отца пригласили управлять всем своим хозяйством, он им — нет! Но Серафиме надоело сидеть в сарапульском захолустье, и потом, дети росли, она хотела дать детям настоящее образование, были нужны деньги, и дед в конце концов принял это предложение, но условия выговорил, не хотел подчиняться никому и еще не скрывал, что родственники в деревне, матери он не помнил, она в его младенчестве умерла, а вот каких-то своих двоюродных, высоченных красавцев мужиков торжественно звал к себе в кабинет, правда, с заднего крыльца, и еще политическим помогал. Но после пятого года ужаснулся… Его собственное имение, усадьбы братьев не пострадали, но он больше не привечал смутьянов, только еда, одежда, кров: было принято помогать беглым каторжным. Я не видела своего деда, он зимой восемнадцатого умер, но мамочка о своем отце, моем деде, так много порассказала, что кажется, я и этого своего деда знаю.