Новый Мир ( № 7 2011)

Итак, да будет лето, мы путешествуем во влажных предгорьях по равнине, принадлежащей бассейну Дуная, отсюда совсем близко до центра — Европы и каждого из нас, наше «я» находится в центрально-восточной части тела, мы закупаем неимоверное количество дешевого вкусного вина, красного и белого, старый немец расписывает гуцульскую церковь в селе у самого перевала, это его последний заказ, бедный Карл — наконец-то ему удались апостолы Петр и Яков, ворота открываются одни за другими, мосты опускаются, мир по ту сторону Дуная кажется больше и новее, настоящее Чикаго, там холмы с виноградниками и тропка подымается к замку, это тамплиерский розарий, песок, застывший в часах, застывшие в лузах шары механического бильярда, остановленные в воздухе над поездом самолеты, остановленный поезд, замерший над серебряным перстнем гравер, птицы, кружащие над Попрадом и Пратером, мы пьем из горла и чуть ли не танцуем на руинах. Мы вызываем дождь, нам этого мало — мы вызываем солнце, у парня ломается голос и столько всего еще будет — ожидание грязных дизелей на крошечных станциях, купание в зеленоватых речках, любовь под тысячелетними тисами, а пока что нахмурившийся русый герой уходит с поля, забив свой решающий гол, пока что мы с отцом идем по залитому солнцем лугу, мне двенадцать, ему сорок два, мы разговариваем об индейцах, и у нас на двоих четвертинка водки, и лягушки прыгают прямо из-под наших ног в придорожные озерца, пока мы идем через Прагу, Будапешт, Краков, Львов, берем город за городом — и везде находим домашнее вино, потому что мы любим пить вдвоем, ведь предметы тогда становятся символами, а символы — предметами, я в последний раз тру ему спину шершавой мочалкой, вода в ванной чуть горячей, чем надо, завтра будет уже поздно, говорит он, а может, мне послышалось.

Может, мы подымаем слишком много шума под этими разрушенными крепостными стенами?

— Пошла радуга! — командует режиссер, то есть Режиссер. Жить нам еще ужасно долго — это словно космос, просто не укладывается в голове. Я останавливаю кинофильм и останавливаю время: настоящее.

Но это не только настоящее. Это и прошлое — время, когда не было смерти, а была легкость неопытности и мешанина белого вина с красным. Это и будущее, откуда я на все это и смотрю, уже другой. Это — полнота времен: три в одном, как сейчас говорят. Это пространство сосуществования времени и вечности. И там, где нам это удается, где мы достигаем — хоть на полноты — эту полноту, мы, возможно, наконец-то становимся самими собой.