Новый Мир ( № 8 2007)

Начинаются беготня и кружение: чужой дядька то появляется откуда-то сбоку, проносится мимо с ругательствами и бежит вперед, то разворачивается и ныряет в камыши, то где-то слышен один лишь его голос, а мой дядя ему отвечает тоже неизвестно откуда. Я мечусь, теряюсь и уже не понимаю — кто, где, что… Через какое-то время мне кажется, что я совсем одна, потерялась, и слезы, кажется, готовы из глаз, пытаюсь посмотреть куда-то выше, над камышами, — вижу сразу две ядовито-красные точки, высоко и далеко, сквозь возникшую уже ночь. Онемев, смотрю на них, делаю пару шагов в камыши и чувствую, как вошли в воду мои бродни.

Я у озера, черного, большого, и по озеру — у того берега — плавают между стеблями темные поплавки. Утки, понимаю, хотя вижу их плохо. Слышу только — тихое покрякивание, плеск слабой волной; одна за одной, не спеша скрываются в камышах. И в гладкой воде отражаются красные огоньки с вышек.

Океан — он же где! — безграничная даль между нами. Он холодный и белый, он Ледовитый. И в нем — медведи. И редкие лодки. Они говорят друг другу: “Первый-первый, как слышите, первый? Всплывайте: сияние вместе посмотрим”. — “Вас понял. Всплываю”. И поднимаются вместе, вода стекает с их черных гладких боков, и болтаются, как поплавки, как утки над черной водой, а на больших белых льдинах сидят рядом медведи и тюлени и тоже смотрят все вместе в ночное звездное небо, как там рождается холодная северная радуга, красиво и жутко…

Я бреду сквозь камыши, оставляя огни вышки за спиной. И скоро начинаю различать голоса и свет, выхожу — точно, это дядя включил фары: они сидят с чужим дядькой рядом с машиной, перед ними — газета, буханка ржаного и бутылка с полупрозрачной жидкостью, какая у бабушки в огромной бутыли налита.

— Инженерa, мать их в пень, — говорит чужой дядька мрачно да с такой злобой, что я замираю. — Умотала! И что получила? Ведь эта — какая-то вся суглобая, смотрит, как баран, наостробучившись. А Ленка-т какая была: огонь-девка! И плясать, и хохотунья! И упертая, бывало: мы с ней раз разлаялись, мимо клуба шли, там крапива росла до фига, я ее взял и как была в своей юбчонке — в крапиву задницей посадил. И нича, хоть бы хныкнуть — ни-и. Поднялась и пошла. А, ты ее и не помнишь, поди, такой — малец еще был, Санька.

— Нет, отчего ж, помню, — спокойно отвечает дядя, как будто речь о чем-то обыденном. А я напрягаюсь вся, стою и не дышу почти: ведь это о моей маме он, этот страшный чужой дядька, говорит.