Новый Мир ( № 9 2007)

Балабанов предельно последователен в своем стремлении спуститься до самого дна этой инфернальной воронки. “Святилище” уж на что мрачный роман, но фильм на порядок ужаснее. У Фолкнера — история о том, как человек, столкнувшись почти случайно с невиданным злом, может из трусости и страха встать на сторону этого зла. Бедняжку Темпл, изнасилованную кукурузным початком, никто к кровати потом не приковывает, особо не мучает и уж тем более трупами не обкладывает Она зависит от Лупоглазого нравственно, а не физически, и самый ужасный в романе момент — когда она на суде дает показания против невиновного, выгораживая своего палача. У нее был выбор, она выбрала зло и несет за это ответственность.

У героини “Груза-200” никакого выбора нет. И ужас на экране царит чисто физический — ужас человека, заживо погребенного в братской могиле. Он объективен, он выше человеческих сил, его нельзя победить. Если это не просто бьющий по нервам аттракцион в духе “Хостела”, а образ, — то образ мира, в котором жизнь — проклятие, любовь — проклятие, всякий поступок — проклятие. Любопытно, что Балабанов тут выступает в роли своеобразного моралиста и предельно четко обозначает развилки, где герой, пойди он направо, а не налево, мог бы спасти себя и других. Однако (за исключением разве вьетнамца Суньки, который попытался вступиться за девушку и был тут же убит) у персонажей напрочь отсутствует внутренний импульс, позволяющий сделать спасительный шаг. В ситуации выбора всегда побеждает шкурное — и мир катится в тартарары. Надежды нет, стихия распада и мертвечины непобедима.

Можно подумать, что, снимая свой жутковатый гиньоль, режиссер пытался (страшно сказать!) подтолкнуть наше общество к Богу. Если так — тщетно. Бог или есть, или Его нет. Если Он есть, мир вовсе не походит на этот беспросветный кошмар, он трагичен — да, но по-другому, иначе. А если Бога нет (а Его принципиально нет в пространстве картины), то откуда же Ему взяться? Бога ведь не выдумаешь, как Данилу Багрова, с Ним такие номера не проходят. В финале картины есть эпизод, где научный атеист приходит в храм “приять обряд крещения”; интонация сцены — горькая скептическая ухмылка. Девица все еще корчится среди трупов, а интеллигент, струсивший спасти ее (хотя ему это вообще ничего не стоило), — креститься решил! Ни в какое обращение Балабанов не верит. Хочет его, может быть, но не верит. Слишком его завораживает им же созданный ад.