Новый Мир ( № 10 2002)

Что касается родины Германа, она находится в дрейфе между съездом победителей и съездом разоблачителей, носится туда-сюда по волнам, как попавший в дрейф “Челюскин” среди подвижных белых полей, оторвавшихся от припая льдин, проталин, водяных заберегов, мелко битого льда, торосящихся массивов, айсбергов, выбеленных полярной тоской. История челюскинцев, написанная белым по белому, так и осталась бы непрочитанной, если бы не усталость населения земли, обитающего в широтах от моря Росса до Маточкина Шара, огромного поля, которое хоть раз в пятилетку следовало бы оставить под паром, дать ему отдышаться от всходов одних грез, чтобы посеять другую мечту. Взоры населения обратились на север, где сверкали многолетние голубые льды и загадочные птицы — розовые чайки — откладывали на них свои белые яйца невзирая на дрейф. Взоры всего мира обратились на эту свободную от истории территорию, в которую забредали то англичане, то итальянцы, то французы. Но отдельные набеги на льды Роберта Пири или Нобиле, которого спасали всем миром, пока имели отношение к географии. Зато русские почуяли во льдах нерастраченный исторический потенциал, свежее игровое поле, замечательный плацдарм, с которого удобно было дать бой всему миру, тем более что он не имел постоянных координат и отчетливого направления дрейфа...

“Где она, я спрашиваю?” — взлетел голос матери. “Это я взял”, — сказал Герман. Герман заранее придумал историю о том, как он взял да и потерял шкатулку. “Врет он все, — подавшись вперед, вмешалась Надя. — Это я взяла шкатулку показать девчонкам. Вынесла на улицу и где-то забыла”.

За твердым алмазным взглядом Нади проскользнул взор ее отца, синий, ничего не выражающий взгляд, бескрайняя плоская синева, от которой сходили с ума матросы Колумба в десяти милях от берега.

Шура тут же метнулась в сени, и через мгновение дети услышали в каморке отца ее высокий, рвущийся голос. Передернув плечом, Надя подцепила пальцем первую попавшуюся книгу.

Голоса за стеной звучат все громче и настойчивей. Отец сначала отпирается, голос мамы становится выше. Она требует назвать ему имя. Кому он отдал шкатулку, добренький за ее счет!.. Память о ее умершей матери! “Это не память о твоей матери! — восклицает отец. — Ты забрала эту шкатулку у умирающей девочки!” — “Не твое дело, откуда у меня шкатулка! Это моя вещь! Говори, куда ты ее дел!”