Впрочем, в рейхе мыслителя все же не тронули; в советской же России “шпенглериана” развивалась по-другому. Книга четверых авторов (Бердяева, Букшпана, Степуна и Франка) “Освальд Шпенглер и Закат Европы” (весьма, кстати, критическая) пригодилась как повод… для высылки из страны десятков лучших ее умов: великая ленинская идея “философского парохода” возникла как реакция на эту книгу. “Литературное прикрытие белогвардейской организации!” — отрецензировал сборник вождь. Что это было: неадекватность, гипертрофированное, даже по большевистским масштабам, самодурство? Но самодуром расчетливый политик Ульянов вовсе не был, самообладание оставляло его лишь тогда, когда он сталкивался с глубинными, сокровенными врагами своих марксистско-хилиастических идей.
И уж совсем удивительной представляется (на первый взгляд) реакция авторитетных западных политиков — вплоть до страхов перед пагубными шпенглеровскими идеями, возникавших по случаю… создания атомной бомбы! Что ж, для правильного понимания этого мыслителя
интуициямного важней начитанности: не почуяли ли влиятельные государственные деятели в шпенглеровских писаниях того, что обретает новый смысл лишь сегодня? Когда после кончины утопизмов социалистического толка с новой силой воскресла прогрессистская идея “столбовой дороги, по которой человечество в одинаковом направлении все трусит себе вперед”…Шпенглеровскую полемику с европейско-американским либеральным утопизмом чаще всего рассматривают в контексте немецкой “консервативной революции”. История движения хорошо известна. Жесткая критика этими “революционерами” веймарского режима способствовала его гибели: на месте болота разверзлась пропасть, как раз и явив
господство неполноценных,которого консерваторы так опасались в демократических низинах. Большинство деятелей консервативной революции отшатнулись от пропасти: исполнение оказалось злой пародией на партитуру. “Если посадить обезьяну за рояль играть Бетховена, она лишь разобьет клавиши и разорвет ноты”, — в ужасе написал о победе нацистов Шпенглер.