Новый Мир ( № 10 2004)

Вживе ни на одном из них я не присутствовал. Видеозапись, на которой голый Кулик бегает на четвереньках, скалит зубы, огрызается на чересчур близко подошедшую женщину и т. д., увидел впервые. Свидетельствую: это — искусство. Самое настоящее, полностью живое. Будучи по основной специальности театральным критиком, я хорошо чувствую разницу между естественным и фальшивым жестом, а также между отвлеченным, условным обозначением персонажа (“Я” изображаю “Это”) и вибрирующим переживанием сходства, даже родства между “Мною” и “Им”. Кулик не играет, а именно переживает собачье существование: ощеренное, дворняжное. Такое, в котором существительные отходят к заднику, а на авансцену сворой выбегают глаголы: есть, пить, грызть, искать, слышать, видеть, ненавидеть. Очень важно, что у “человека-собаки” Кулика нет и не может быть хозяина. Как и у искусства вообще.

То есть мне приятно было бы так думать, но я сам знаю, что ошибаюсь. Конечно, идеологическая ангажированность, всегда являющаяся зависимостью от хозяина в более или менее жестких рамках (от “я стараюсь делать то, что надо” до “скажите, что надо, и я постараюсь”), чрезвычайно часто превращает художника в плесень, иногда ядовитую для окружающих. Однако “чрезвычайно часто” не означает “всегда”. Величайший из русских прозаиков XX века Андрей Платонов был идеологически ангажированным художником точно так же, как Бертольт Брехт, величайший из немецких драматургов и, может быть, режиссеров. В России, насколько я понимаю, сегодня заниматься политическим искусством было бы довольно странно, а скоро будет либо очень стыдно, либо очень опасно. Но в Германии самые знаменитые художники последних десятилетий, активно занимаясь политикой, умеют оставаться замечательными художниками.