Новый Мир ( № 10 2004)

По Соколянскому, старое поколение отличает “чрезвычайно насыщенный ритм жизни”, “замечательно развитые навыки потребления разумного, вежливого, стильного”, новое — странно сочетаемые друг с другом “ненависть к любым проявлениям индивидуализма” и “терпимость ко всему, кроме утверждения, что дважды два — четыре и Господь за дело покарал Содом и Гоморру”. Понятно, что такой сбой человеческой настройки (а в том, что это именно сбой, у автора сомнений нет) деформирует и саму личность, и ее образ жизни, так что клубные разговоры — “отрывистые, бесконечные, лишенные уважения к слову”, “перешли из ночного в дневное поведение и, как могут, переползают в художественное”.

Вообще-то представители новой драматургии (а критик имеет в виду именно их), насколько мы можем судить, в ночных клубах либо не бывают, либо — в силу фатальной загруженности работой — бывают крайне редко. Тем не менее они должны быть благодарны автору, что он не назвал их, например, поколением “ночного горшка”, потому как далее Соколянский пишет: “Новое поколение, иной опыт, свежая кровь. Не надо даже заикаться об этом — зря, что ли, у Бродского сказано: „То, что считается свежей кровью, всегда оказывается в итоге обычной старой мочой””.

Дело даже не в том, следует ли нам думать о Бродском, “недобром, но точном” (определение самого Соколянского), как о “старой моче” Пастернака или Цветаевой. В конце концов, общеупотребимое клише для “поколения next” рано или поздно найдется. Куда важнее, что сама проблема конфликта двух поколений обозначена, и одного из адресатов (обиженную, а значит, слабую сторону) Александр Соколянский обозначил предельно точно: “поколение Библиотеки”.

При этом сам Соколянский вполне адекватно олицетворяет это поколение со всеми названными им чертами. Он непредвзят, он не входит ни в какие театральные группировки, он не оскорбляет оппонентов и цитирует, не передергивая, их высказывания. Его книжный багаж высоко ценят коллеги по цеху — а некоторые из них даже полагают, что он один мог бы заменить московскую театральную критику в целом.

Не исключено, что именно таких людей имел в виду великий слепой библиотекарь Хорхе Луис Борхес, вводя в оборот понятие “Человек Книги”: “На некоей полке в некоем шестиграннике... стоит книга, содержащая суть и краткое изложениевсех остальных:

некий библиотекарь прочел ее и стал подобен Богу”.