Новый Мир ( № 10 2004)

Другими словами, авторы вынимают из понятия Книга (Библиотека) ее природу как эстетического явления. Но при этом почему-то ссылаются, и достаточно активно, на мировоззренческие и отчасти эстетические понятия. Используют, скажем, гегелевскую характеристику Греции времен перехода от трагедии к комедии, от язычества к христианству. То есть апеллируют к ситуации сугубо эстетической. Я тоже воспользуюсь этим примером, чуть изменив дискурс. Античная (да и любая) трагедия предполагала не только и не столько

информирование зрителя

о неких фактах истории или мифологии, сколько

проживание зрителем

вместе с актером (и автором) содержащегося в трагедии. Выключенное из реальной жизни подиумом, выделенное в эстетическое пространство действие персонифицировало в героях и в сюжете категории судьбы, рока, человеческого достоинства, понятия добра и зла и т. д. И зритель, отчасти идентифицировавший себя с героями, в процессе проживания происходящего на сцене устанавливал непосредственные взаимоотношения с этими понятиями. Потребность в такого рода переживании трудно отнести исключительно к умственной или интеллектуальной деятельности. В основе драматургического действа лежала модель (прапамять) некоего сакрального акта. Переход же от трагедии к комедии, в известной степени предполагающий выключение себя из действа на сцене, можно рассматривать как процесс рождения определенных форм отстранения, новых форм рефлексии все в том же пространстве “индивидуального” и “родового”, “вечного” и “временного”. Комедия, как и последовавшие за ней в качестве ведущих жанры — и уже не только драматургии, но и других родов художественной словесности — оставались все в той же сфере эстетического. Собственно, здесь и следует искать содержание самого феномена Книги. Так что эстетическое содержание, а отсюда — и функция драматургического произведения (и художественной литературы вообще) неизмеримо сложнее той схемы, которую выстраивают авторы, пользуясь понятиями “разорванного сознания” и новых его форм, “диалогово-драматических”.

Во всяком случае, прямой связи между неизбежным, по мнению авторов, оттеснением традиционной Книги и тем обстоятельством, что современный человек якобы “лишился всех внутренних мировоззренческих подпорок”, я, например, не вижу. Как раз наоборот — поиск вот этих “мировоззренческих подпорок” во многом составлял саму интенцию, породившую Книгу.