Новый Мир ( № 10 2012)

В тот первый раз я почти тотчас наткнулся на англоязычный книжный магазин и приобрел там на скудное эмигрантское пособие сборник Китса, но фактически приобрел гораздо больше — одного из самых любимых поэтов на всю жизнь. Что же касается жизни самого Китса, то она была короткой и по всем параметрам несчастной. Он происходил из небогатой семьи и не смог получить положенного ему по таланту образования: он рано лишился отца и матери и всю жизнь нуждался, так и не получив в силу какой-то юридической оплошности завещанного ему скромного наследства. Болезнь и общее неблагополучие лишили его возможности связать свою судьбу с женщиной, которую он любил. Что касается литературной славы, то и этого ему при жизни не перепало — глупые и самодовольные рецензенты отзывались на его сборники в оскорбительном тоне, а более эффектные современники, тот же Шелли и Байрон, оставляли его в тени. Теперь и Шелли и Байрон заняли подобающие им места в истории литературы, а Китс по праву считается одним из самых выдающихся английских поэтов и уж точно одним из самых любимых.

Посмертная справедливость — одна из самых жестоких, но в случае Китса она была настолько ошеломляющей, что единственное приходящее на ум сравнение — с Винсентом Ван Гогом, хотя я бы не стал заводить эту параллель слишком далеко. Поразительнее всего, что в поэзии Китса практически отсутствует горечь и досада, на которые он имел, казалось бы, полное право. Иное дело — меланхолия, может быть, довольно расхожая эмоция для романтиков того времени, но из числа таких, о которых мы помним большей частью именно благодаря Китсу, окрашенная его голосом. На меня она производит впечатление пророческой ностальгии по миру, с которым ему предстояло расстаться так рано. Он видел в этой жизни то, что сегодня мы в состоянии увидеть только его глазами — и здесь, наверное, параллель с Ван Гогом точнее всего.

Он сам придумал для себя надгробную надпись — “здесь лежит тот, чье имя написано на воде”, но на его могиле на протестантском кладбище в Риме она вытесана на камне, смерть обошлась с ним куда благоговейнее, чем обещала жизнь.

 

Ода греческой вазе

О, чистая невеста немоты,

Дочь времени и молчаливой нимфы,

Лесной историк, излагаешь ты

Диковинный рассказ вернее рифмы.

Что в лиственной легенде этих форм —

Божеств и смертных отраженья, где вы?

В Аркадии иль средь темпийских рощ,

Кто эти боги, люди, эти девы?

Погони клич, внезапной схватки шторм?

Что за свирель, чьего экстаза мощь?

Мелодий сладок звук, но звук немой

Нам слаще, потому играйте, флейты,