Новый Мир ( № 10 2013)

[5]Характерно, например, что Алеша продолжает всю жизнь варить щи в точности как бабушка — на мясном бульоне, с костями, до белесых перьев разваривая лук и капусту, тогда как я давно от этого отказался (см. выше)... Впрочем, и у него есть отличие: бабушка варила морковь целиком (или, в крайнем случае, разрезала вдоль на половинки), а я недавно в Алешиных щах увидел морковь, нарезанную кружочками, хоть и толстыми.  И все же эти кружочки были не обжаренными, как у меня, а сыро-вареными.

 

[6]Папа вспомнил откуда-то из Ильфа и Петрова: «

Что, дед, в крематорий пора?» — «Пора, батюшка, пора в наш советский колумбарий!»… Когда лет двадцать спустя мне попался журнал «Революция и церковь», издававшийся в 1919 — 1921 годах церковным отделом ВЧК, я обнаружил, что советская власть на первых порах вообще планировала покончить с кладбищами и повсеместно завести крематории. Тогда мне стал понятен некий острый нюанс в выражении «наш советский колумбарий», которое я помнил с детства (в папиной цитации).

 

[7]«Теперь я понимаю, что чувствовал царь Дарий, когда он, из мутной лужи напившись, сказал: „Я не знаю вкуснее напитка”», — декламировал дедушка (кажется, из Жуковского — «Война мышей и лягушек»).

 

[8]Марья Васильевна, похоже, имела основательный опыт жизни в коммуналках. Она держалась некой неписаной конвенции, не очень сложной, которая стала для нее естественной и незаметной, как дыхание. Важнейший пункт этой конвенции гласил: «Нельзя прикасаться ни к чемучужому». Этот пункт имел тотальный характер: его не приходило в голову нарушить даже в экстремальных ситуациях. Например, я помню, как однажды бабушка была необычайно возмущена… нет, даже, скорее, не возмущена, аизумлена

— таким случаем. Она поставила кипятить молоко и зачем-то ушла в комнату. Там дети поставили перед ней новые, видимо, острые проблемы, так что она про молоко забыла. Вдруг бежит по коридору Марья Васильевна, стучит в дверь: «Лидия Алексеевна! У вас молоко убежало!». Бабушка бросилась в кухню и видит: плита залита молоком, которое уже обугливается и горит, кухня полна дыма, а газ под кастрюлей даже не выключен.

 

[9]Иногда бабушка тоже пыталась говорить с нами стихами, чтобы как-то пробиться сквозь стену нашей глухоты, но то была поэзия, по сравнению с нашей, совсем беспомощная, то есть поэзия, понятно, совершенно другого поколения. Например, когда ей надоедало слушать наши бесконечные и «бессмысленные», как ей казалось, словесные изыскания, она говорила (что-то вроде дразнилки):

Рифмоплет, рифмоплет