При относительной редкости бюрократической паутины и неразвитости институтов властного контроля доносительство было едва ли не единственным инструментом эффективного выявления “ниспровергателей” и вообще чуть ли не единственным способом обратной связи “власти и общества”.
Впрочем, связь оказывалась весьма несовершенной. На доносчика возлагалась обязанность “довести” свой извет, то есть представить свидетелей измены и самому выдержать очные ставки и пытки. Изветчик шел на большой риск, особенно когда донос касался людей влиятельных, находящихся в фаворе и вообще “сильных”. Всем известна печальная судьба Кочубея и Искры, донесших Петру I об измене Мазепы. Генеральный писарь Орлик, также бывший в курсе сношений Мазепы со шведами, воздержался от доноса, устрашившись “страшной, нигде на свете не бывалой суровостью великороссийских порядков”.
Орлик, разумеется, имел в виду не вообще порядки, а порядок расследования дел о государственных преступлениях. Заподозренный уже с момента ареста подвергался невероятным мучительствам и мытарствам. Арестованного не пускали из камеры “дальше нужника”, а туда только в кандалах. (“Параша”, сиречь “простой деревянный ушат”, благодетельное свидетельство смягчения нравов, является в источниках с 1827 года.) На содержание узников отпускались гроши, и колодники периодически отправлялись в город со своими сторожами “кормиться мирским подаянием”. Ускользнуть из лап сыска было невероятно трудно. Присланные за человеком солдаты, не обнаружив преступника (каковым заподозренный почитался изначально, пока не оправдается), загребали в тюрьму всех, кого находили в доме, и держали там жен и детей, пока специальные поисковые команды не разыщут злодея мужа и отца или пока он сам не сдастся властям ради вызволения родни. Заложничество такого рода было повсеместною практикой, поскольку закон признавал ответственность родственников за побег близкого, и они должны были доказать свою непричастность к побегу.
Добывание доказательств стоило жизни. Не удивительно, что большая часть книги посвящена детальному описанию рутины “розыска”, то есть процедуре инквизиционного следствия-суда, с 1697 года полностью вытеснившего состязательный процесс. До этого процедура розыска применялась только в “разбойных делах”, то есть тяжких уголовных преступлениях. Теперь, во избежание “многой неправды и лукавства”, велено было “вместо судов и очных ставок по челобитью всяких чинов людей в обидах и разорениях чинить розыск”.