— Ха, кыська!.. Моя в два года уже “рэ” выговаривала вместо “лэ”: “мороко”, “парочка”… Вместо “палочка”.
Дети, рассевшись на той же травке, тоже спорили, кто из отцов лучше играет. Лучше всех играл холостяк Серега, и странновато было видеть эту мужскую ловкость в сочетании с миловидным девичьим личиком, коему мужественности придавала лишь наметившаяся алкогольная обрюзглость.
Николай — разбойничья горбоносая физиономия, могучая волосатая грудь и — застенчивость. Миша — худоба, сутулость и вечная тоскливая озабоченность, что, пока он тут с вами теряет время, там, на заросшем озере, идет самый клев. Дома над плитой у него лето и зиму напролет сушились мокрые штаны — летом армейские, зимой ватные, а обожравшийся кот таскал по кухне полуобгрызенную мелкую рыбешку, не зная, за которую приняться.
Мордатый Семен копал картошку за линией, оттаскивая мешки в собственный погреб, похожий на блиндаж, для надежности обложенный списанными из больницы спинками кроватей. Спинки были доставлены на единственном средстве связи — ежедневной дрезине — с того полустанка, где я столь неудачно оседлал “ишака”, полустанок в Рылеевке именовался пышно — Станция. Семен пренебрегал коллективными мероприятиями, а потому умел он играть в волейбол или не умел, сказать не могу. Наверно, умел — здесь все этому выучились в армии, после которой, похоже, ни у кого больше не случалось ничего интересного. (Не считая пьянки: просыпаюсь — мать честная, где я?.. Слышу, под боком чегой-то шевелится… Думал, баба, трогаю — крыса!)