Новый Мир ( № 12 2007)

“Пошел снег, крупный, медленный и пухлый. <...> В жарком ресторане-павильоне за огромными синими окнами этот же снег кружил голову. Казалось, что снег ложится на скатерть, на плечи Сони и посольского, на стриженые макушки вовсе не знакомых людей. <...> Огромные черные лакированные машины с моторами танковой силы уезжали по аллее. Одна остановилась и загудела, из нее вышел человек, сел на скамейку и схватился за голову. Пошел крупный мягкий снег. <...> За окном кухни шел густой, я такой с тех пор не видел, снег. За снегом угадывался дом, в котором мы жили раньше и куда нам надо было опять идти жить, с колоннами, отражающими свет”.

Снежный заряд заходит над морем в “Торпедоносцах”, так что самолеты плохо видны за белой пеленой. Снег падает на бритую голову воина Хочбара. За снежными буранами прячутся города, которые будут разрушены монголами в “Гибели Отрара”. Снег — примета войны. Снегопад — визуализация времени.“Когда я вспоминаю свою жизнь, отчего-то в памяти всё зимы... Проклятые и счастливые, но всё зимы”, — говорит одна из героинь сценария “Мой боевой расчет”.

Что за снегопадом? Остается только угадывать. В литературе (кинодраматургии) и в кино, на экране, у снега — разная семантическая насыщенность. Рваный, заплатанный салоп пастернаковского небосвода — и ластик, стирающий темные тени и графические линии черно-белого кино. Снег возвращает кинематографу изначальную лаконичность, сдержанность.

“Белые сны” кинопрозы Германа и Кармалиты рождали бы впечатление одной лишь долгой ослепительной вспышки, не будь в палитре авторов второй столь же экспрессивной, густой, кричащей краски — черной.

Герман столь яростно повторяет в своих интервью фразу-заклятье о том, что “вслед за Серыми приходят Черные”, что с какого-то момента становится ясно:

наступление Черноты — это его главная неосознанная мечта. Потому что только в противостоянии этой черной силе, в стремлении выйти из тени черных крыльев наступает момент самоидентификации.

Своим пассионарным порывом Герман контрапунктен самому изысканному антагонисту Советской Империи, Иосифу Бродскому. Противостояние Союзу было стержнем всей жизни нобелевского лауреата и основой его поэтики. Когда СССР провалился в небытие, вместе с ним ушло и Великое Безобразное, эстетика рухнула, “рыжему” стало не о чем писать. Приехав в Венецию, он сочинил усталые предсмертные стихи о голубях, которые “ебутся в последних лучах заката”, и вскоре отошел в мир иной.