Новый Мир ( № 12 2007)

Герман оказался крепче. С падением СССР режиссеру-сценаристу открылись новые возможности разоблачения-воспевания создавшей его действительности. Русолиберальная современность стала ему столь же неинтересна, как и западнолиберальная — Бродскому. Зато какой простор для комбинаций прошлого, реального, как в “Хрусталеве”, либо вымышленного, как в “Табачнике”, сколько конфликтов и столкновений, и все для того, чтобы явственней могли обозначить себя те же два цвета времени — черный и белый.

Как пишет Любовь Аркус в послесловии к сборнику киносценариев Германа и Кармалиты

,“из бессчетных страшных маленьких правд, парадоксально вызывающих у зрителей „выпуклую радость узнаванья”, из этой предельной дискретности, из многочисленных перекрестков Большой истории и частных судеб — создавалась новая целостность”.

Единство это бихромно по природе, а идеологически крайне близко манихейству, которое уравновешивало силу света и силу тьмы. Впрочем, один оттенок — серый — все же присутствует в гамме Германа.

Серость оседает на криминальном дне.

Уголовный или полууголовный мир появляется почти во всех сценариях (“Мой друг Иван Лапшин” в сборник не вошел, но и без этого текста легко прослеживается тема трудноуловимой грани между преступным и обыденным). Блатота — не периферия германовской вселенной, не какая-то “далекая-далекая галактика”, происходящее в которой если и отразится на всех нас, то очень и очень не скоро и в ослабленной форме. Преступная, блатная среда сродни радиационному фону — то вдруг зашкаливает, то не превышает ПДК, но присутствует постоянно.

“Эти болотные собаки, — сказал Метчем, подкидывая ветку в костерок, — ограбили проповедника, святого человека, забрали деньги на храм… и отобрали у него сапоги… — Метчем поежился. — Как они не боятся?!”(“Печальная и поучительная история Дика Шелтона...”).

“Из темноты вынырнули и исчезли два немыслимых оборванца в тяжелых золотых браслетах и серьгах, остро глянули и исчезли” (“Что сказал табачник с Табачной улицы”).

“Гречишкин, — вдруг довольно громко и ясно говорит Чухляев, — погляди, у меня на лице белое или красное? Если глаза порезали, я полагаю, белое должно потечь” (“Мой боевой расчет”).

Уголовнички от Германа, при всей своей невзрачности и неприметности, — не безликий анонимный хор, а едва ли не самые жовиальные и деятельные персонажи. Вспомнить хотя бы кульминационную сцену из сценария “Хрусталев, машину!”.