Красивые слова он выговаривал с тем особым выражением отточенности, с каким его маман произносила слова
маркиз,Шопэн,принцесса Юния де Виантро. В ту пору он обожал словокуртуазный.Ну что вы (он умел пребывать только в двух фазовых состояниях — воплощенная обида или юмористическая снисходительность) — ведь это же
минералы,изразцы,силикаты,алюминаты,тонкий помол,пуццолановый портландцемент!..А голенища — это жеорганика,выделка,эмульсия,суспензия,шевро…Человеческую кожу он называл не иначе как
эпителий. Но поэт ведь и должен гнаться прежде всего за красивыми словами — для звуков жизни не щадить?.. Ну что из того, что вся нездешность для него сводилась к иностранному происхождению, — все равно это было служение красоте, а не шкуре,эпителию… Да, это была греза фарцовщика, лакея — но ведь греза же! Я не могу огласить его псевдоним, ибо вы сразу поймете, о ком идет речь, но и псевдоним был порожден всего только переводом его истинного имени на греческий — по принципу “Пупко (Пупко земли) — Омфальский”. И все-таки он превратился в окончательную свинью только тогда, когда принялся служить не грезе, хотя бы и лакейской, а силе, когда из-под знамени “Поэзия — там” ускользнул к лозунгу “Сила (бабки, аплодисменты) — за бугром”.Я прекрасно помню, как с выражением смертельной обиды на понемногу брюзгнеющем личике он повторял: “Стихами
не пробьешься,надо переходить на прозу”. И, боже, что это была за проза!.. Нескончаемая череда изысканных поз, взывающих к читателю: да на хрена вам вся эта муть, которую якобы я изображаю, — смотрите лучше, как я умен и тонок!.. А до чего красив! Вот я погрузился в задумчивость, демонстрируя свой единственный в мире профиль, а вот я одарил вас улыбкой, а вот я пригубил чашку саксонского фарфора, изящно отставив неотразимый мизинец…