Новый Мир ( № 12 2007)

Я и не подозревал, какая это живая и честная стихия — старый добрый мат, пока этот субстантивный ресурс не принялись осваивать мертвецы. Упырям ничего не стоит обесценить любые флорины и цехины, усевшись в тысячи анусов чеканить монету из поноса. И — боже — сколь человечно подлинное дерьмо в сравнении с их творчеством!..

Поэтический фестиваль (фи, до чего провинциально — почему не

перформанс, хеппенинг, инсталляция,в конце концов!), коренастая аркада Бироновых конюшен во дворе того священного здания, где завершилась, вернее, началась самая мучительная и прекрасная из наших сказок; собравшиеся испить из кастальского ключа культурные пенсионеры, почтительно окружившие чугунную куклу Пушкина, расписанную известковыми потеками птиц небесных, обремененную пудовым цилиндром в левой руке и откинувшую правую кисть в неопределенно-поэтическом жесте: даже чугунные болваны образца 1950-го понимали, что поэту надлежит некая возвышенность.

На цоколь постамента возводят супруга моей дочери — самолучший аглицкий товар из самого Парижу: взорлил, гремящий, на престол! Он только что вернулся изтурнэ

(“шелестел молниеносно под колесами фарватер”); весь он в чем-то норвежском, весь он в чем-то испанском, на его личике играет снисходительная улыбочка предвкушения и самоупоения; почтительный народ безмолвствует. Уже не слишком младой певец округляет торжествующий ротик, и — из него ударяет поносная струя. Поешь деликатного, площадь…

Боже, я ведь с молоком матери всосал всевозможную мать-перемать и только теперь понял, какая это была

органика!Вроде тех невинных клякс, кои беззаботно роняют с небес голуби и ласточки. Когда непросыхающий пролетарий с азартом живописует: “А я как за..ярил этой ..евиной — хуякс, хуякс, — ...дец!” — он выражает этим самую глубинную свою суть. Когда наши леспромхозовские парни распевали под гармошку: “Как у нашего колодца две п…ды стали бороться. П…да п…ду п…данула, п…да ножки протянула”, — это было озорство, не претендующее на изысканность. Но когда папенькин сынок, жеманный ломака…

Расслабленно привалившийся к пьедесталу Пушкина, он напоминал уже не побег, пробившийся из подполья, но какую-то лиану, вернее — пиявку, вернее — кровососущий щупалец некоего всемирного спрута, каким на простодушных большевистских плакатах изображался мировой империализм. Хотя он заметно округлился на международных харчах, и теперь у нас в леспромхозе о нем наверняка сказали бы не “какой-то глист”, а “какой-то х…”. Фаллоцентричность, прокомментировала бы моя дочь.