В 1839 г. Белинский, — праведный Белинский, „иже во святых отец” русской интеллигенции, пред „многострадальной тенью” коего Некрасов просил позволения „смиренно преклонить колени”, — приехав в Петербург, писал оттуда приятелю В. П. Боткину в Москву: „Славный град Питер. Софья Астафьева — [неразборчиво], но собою очень интересна — с усами и бородою — словно ведьма у Макбета”. (Письма, под ред. Ляцкого, т. 11, СПб., 1914, стр. 8 и 35.) Чацкий — Белинский „с корабля на бал” попадает в публичный дом, к девкам: эта „Софья Астафьева” — та самая знаменитая содержательница дома с девками, про которую Пушкин писал Дельвигу. <...> Но еще поразительнее, что „Письма” Белинского в изд[ании] Ляцкого испещрены целыми строками точек. Что это? Цензура постаралась вытравить вредные идеи? Да, постаралась, — как постаралась бы
всякая цензурав любой стране и в любое время не пропустить в печатьнестерпимую и пошлейшую похабщину„иже во святых отца от критики”, испещряющую его письма. Точки не скрыливсейпохабщины — ее осталось довольно: вот так же, как о Софье Астафьевне, Белинский сообщает приятелям о своих интрижках с горничными, о своих похабных удовольствьицах, — и тут же перекидывает мост от своего „бытия” (бордель, постель) к „сознанию”: <...> ...рассуждения о будущем строе, когда женщина будет освобождена, браков не будет, слово „жена” заменится словом „любовница”, чувство вполне будет свободно, семейные узы исчезнут и проч., и проч. („сознание”)... <...>Точками[изд-во] „Огни” спасали „житие” канонизованного русской интеллигенцией святого.„Иже во святых отец” Белинский сходствует своим житием с „иже во святых отцами” Герценом, Некрасовым, Панаевым, Дружининым, Тургеневым и др. Во всем, что у них связано с fallos’oм, во всем — есть что-то отвратительное, вывернутое, поганое.
Семейная жизнь Герцена. Уже в московском „Дневнике” его, книга 30-я — есть покаяние в изменах „Наташе”. А далее... „Наташа”, идеальная, романтическая и обожаемая Наташа, ушла к социалистическому поэту Гервегу, а жена возлюбленного друга Ника Огарева перешла на постель друга Искандера. И „Ника” — тут же где-то около этой дружеской постели. Все перепуталось. Не разберешь,
кточей сын, от кого ичьидети — все эти Герцены.