Новый Мир ( № 12 2009)

27 февраля 1982. Москва

27/II 82

Москва

Dear sir Isaiah!

Сегодня у меня праздник: я получила Ваше письмо от 16/17 июня 81 года1.

В Вашу оценку моей книги об А.А. я не могу верить. Вы заражены чисто-пастернаковской щедростью. Но как бы там ни было, моя книга полюбилась Вам. Значит

 

     стоило жить

И работать стоило2.

 

Я никаких отзывов о ней не читала. Здесь — пятью хлебами накормить тысячи! Все ее от меня требуют, а у меня ее почти нет.

Там она есть, но вряд ли кому-нибудь нужна. Здесь нужна многим, но ее нет.

Другие работы помешали мне как следует приняться за 3-й том (1962—66). Он будет трудный. Дело Бродского — раз! Подготовка к печати «Бега времени» (ведь готовила «Бег» по просьбе АА — я) — два! Реабилитация Сталина — три!

Когда я снова вернусь к Ахм<атовой> (а пока я занята главным образом книгой о моем муже, физике М. П. Бронштейне, погибшем в 37 году; печатать ее не собираюсь, а написать обязана), когда я вернусь к Ахм<атовой>, к своему 3-му тому — то одной рукой буду восстанавливать «Записки» и комментировать их, а другой — опровергать «Вторую книгу» Н. Я. М<андельштам>. Вы — да и не Вы один! — эту даму и эту книгу почитаете; мне же предстоит нелегкая задача вычерпывать оттуда реки лжи и сокрушать горы хлестаковщины и хамства. Вы пишете: книга Н. Я. М. «злая» (что, впрочем, вполне естественно). Злая — пусть злая; до гнева или негодования такому мелкому существу, как НЯМ, естественно, не дорасти. Беда не в злобности, а в лживости. Искажены факты, события, характеры и судьбы людей. А каков тон! Быть может, в переводе на другие языки развязность и наглость интонаций и словаря стираются, но по-русски — хамство сочится из каждой строки. Недаром НЯ написала «Вторую книгу» после смерти АА. Ахматова была к жене Мандельштама безусловно привязана, трогательно заботилась о ней, но ее литературными суждениями не интересовалась ничуть; первую ее книгу («Воспоминания»), которая на мой взгляд обладает достоинствами, просто не пожелала читать3, а после «Второй» спустила бы НЯ с лестницы — прежде всего за ее тон и уж конечно за надругательство над всеми ее, ахматовскими, друзьями.

 

Ведь право может только хам

Над русской жизнью издеваться —

написал Александр Блок4. «Вторая книга» НЯМ как бы протестует против бесчеловечья; но сама заражена им, объята им, пылает им; хамство — ведь это тоже своего рода «лицо бесчеловечья».

В отчаянье думаю, что на основе этого вранья и этой издевки пишутся диссертации, что на «Вторую книгу» ссылаются, ей верят… Искажены там и главные персонажи: О<сип> М<андельштам> и А<нна> А<хматова>…

У Ахм<атовой> есть стихотворение «Нас четверо» («Комаровские наброски»): она имеет в виду О<сипа> М<андельштама>, М<арину> Ц<ветаеву>, Б<ориса> П<астернака> и себя. Как-то НЯ там не упомянута. Но НЯ смело пишет: «нас было трое, только трое». Кого — нас? Олимпийцев! «Мы» — это она, НЯ, и два великих поэта.

Я жалею, что НЯ умерла и не прочтет моих опровержений. Но ничего не поделаешь: если бы я не отложила ее «Вторую книгу» — не был бы кончен мой 2-й том.

 

 

Вместе с Вашим драгоценным письмом я получила и оттиск «Promemoria»5. (Знаю что в Париж посланы Вами для меня Ваши 4 тома — но я не получила еще ни одного.Надеюсь — получу… Спасибо, спасибо!) Отрывок из Ваших воспоминаний — об Ахм<атовой> и Паст<ернаке> — я читала еще в английской газете. А теперь прочла всё по-русски, в переводе и под редакцией Флейшмана и Сегала. Гм. Перевод очень неровный, иногда удивляешься — что же с этими учеными людьми приключилось? Но это неважно. «Встречи с русскими писателями» очень удались Вам; ярче всех удался Пастернак, его речь, его облик — то, что еще не удавалось никому. (Кроме его самого: Вы читали переписку Б<ориса> П<астернака> с Ольгой Фрейденберг?6 Это поразительная книга — это выше, чем переписка Б<ориса> П<астернака>, М<арины> Ц<ветаевой> и Рильке — и вот там Б<орис> Леонид<ович> весь виден и слышен, весь звучит.) И у Вас — виден и слышен, хотя и не в такой полноте, разумеется.

Насчет АА и КИ вкралась в Ваш текст маленькая пустяковая ошибка: АА никогда не ехала вместе с КИ в Ташкент. Ехала она со мной, а К. И. был в это время уже в Ташкенте и встретил нас на вокзале7. Но это несущественно. У АА конечно были против К. И. в разное время разные неудовольствия по разным поводам. Лучше всего, мне кажется, относилась она к нему в самые последние годы. Он же всегда относился к ней с восхищением.

 

 

Недавно я окончила маленькую работу о Марине Цветаевой. Я встретилась с ней впервые — 26 августа 41 года; она покончила с собой 31 августа… Мы провели вместе полдня 27-го. Моя запись, сделанная через 3 дня после самоубийства, пролежала нетронутой — и неперечитанной! — сорок лет. Недавно мне попал в руки один неопубликованный документ, помеченный 26 августа 41 года, очень выразительный, и это побудило меня отложить другие работы и привести в порядок свою запись8.