Новый Мир ( № 2 2008)

Александр Львович Блок был, что называется, противоречивой личностью. Мятежно-творческий дух его не вмещался в избранную карьеру. Был ли он одарен художественно? Неведомо. Считался талантливым пианистом, любил Бетховена и Шумана, то и дело наигрывал на фортепьяно фрагменты рубинштейновского “Демона”. Но чужая музыка не давала утоления душевной муке, не несла гармонию в жизнь. Во время совместного с юной женою музицирования он мог накинуться на нее с кулаками за неверно спетое место в романсе…

Исполнительство — счастливый удел самоотверженных натур. Амбициозный же эгоцентризм может быть укрощен только созиданием нового, небывалого.

И для литературы Александр Львович — не автор, но персонаж. Увлеченный Лермонтовым и Достоевским, он сам чуть было не угодил в прототипы к великому романисту. Так рассказывала тетя, Мария Андреевна, со слов тех, кто бывал на вечерах Анны Павловны Философовой. Там молодой юрист и обратил на себя внимание писателя. “Похож на Байрона”, — то ли повторил, то ли додумал за Достоевского автор “Возмездия”, а от себя добавил:

На Байрона он походил,

Как брат болезненный на брата

Здорового порой похож.

Да, для одаренного сочинителя литература — спасение и здоровье, а нетворческая “литературность” в крови, в образе жизни и поведении — опасный недуг. Любимым писателем Александра Львовича был Флобер, мученик стиля. Его лаконизму, его беспощадной словесной дисциплине Блок-старший стремился следовать и в трудах по правоведению, и в большом неоконченном сочинении “Политика в кругу наук”, где разработал свою классификацию отраслей знания. Но стиль по-настоящему нужен только в поэзии и прозе, где он соединяет мысль с чувством, создает ускоряющую тягу для читателя. В трудах утилитарных словесная виртуозность делается излишеством, необязательным украшением, а то и раздражающим препятствием. Профаны научных книг не читают, а для посвященных уместнее тот язык, который в настоящий момент принят в их узком кругу.

Александр Львович потом не воспрепятствует переходу сына с юридического факультета на филологический и продолжит присылать ему по триста рублей в год. Но “Стихов о Прекрасной Даме” не поймет и не оценит.

Как всякий эстет, окажется невосприимчив к истинной новизне. Как кровно близкий человек, приревнует сына к обретенной гармонии. Обратится к нему в ноябре 1904 года с гаерским посланием (в стихах!) на отрезном купоне денежного перевода:

Благодарю за присланную книгу

Со “стихами о Прекрасной Даме”.

Но, смотря в нее, все “видят фигу”