Новый Мир ( № 2 2013)

ибо среди женихов сидел, опечален душою,

в мыслях отца представляя: вот он, придя хоть откуда,

этим всем женихам разгон по домам учинил бы,

сам бы стяжал и почёт и своим бы властвовал домом.

Мысля так, окружён женихами, узрел он Афину,

и прямиком ко вратам пошёл, негодуя всем сердцем,

что простоял перед входом так долго гость, а приблизясь,

руку десную пожал и копье остромедное принял,

и, обратившись, к ней крылатое слово направил:

“Здравствуй, гость, здесь радушно ты будешь встречен, а после,

брашен отведав, расскажешь, по поводу прибыл какому”.

Так сказав, он вошёл, а за ним Афина Паллада.

Лишь они очутились внутри высокого дома,

он и копьё, поднеся, ко столпу приставил большому,

тёсаного внутри оружехранилища, между

многими копьями в ряд бедоносца вместив Одиссея,

и, подведя ко креслу, саму ж усадил, подстилая

тонкий, прекрасный покров, и дал под стопы ей скамейцу.

Подле поставил себе расписное стуло, подальше

от женихов, дабы гостя их шум несносный от брашен

не отвратил, посреди сидящего неукротимых,

и об отце отдалённом расспросам его не мешал бы.

Им водой, принесённой в златом, прекрасном кувшине,

на руки полила над серебряным тазом служанка

и, омывши, лощёный пред ними стол распростёрла.

Расположила на нём почтенная ключница хлебы,

многие яства достала, в угоду им, из припасов;

кравчий блюда поднёс тяжеловесные с мясом

всевозможным, и чаши для них поставил златые;

часто глашатай к ним подходил, вино подливая.

Внутрь вошли женихи чванливые скопом, и сразу

тесно в ряд они уселись на стула и кресла.

Им же на руки лить глашатаи начали воду,

заторопились рабыни накладывать хлебы в кошницы

и наполнять сосуды напитками отроки стали, —

руки к пище они, наготове лежащей, простёрли.

Но, когда и к напиткам и к яствам охота пропала

у женихов, другим у них озаботились мысли:

пляской да пением, ибо они украшение пира.

Тут же были и гусли глашатаем вложены в руки

Фемию, при женихах поющему волей-неволей, —

вот затянул он, ударив по струнам, прекрасную песню.

Между тем Телемах ясноокой промолвил Афине,

голову так приклонив, чтоб не слышали все остальные:

“Милый гость, на меня за то, что скажу, не досадуй;

то-то забота у них и есть, что гусли да песни, —

праздные, проедают добро безмездно чужое,

мужа, чьи белые кости гниют, наверно, под ливнем,

лежа на берегу, иль волнами катаются в море.

Если б узрели его, возвратившегося на Итаку,

все бы они взмолились о том, что проворные ноги

лучше иметь, чем одеждой богатыми быть или златом.

Он же злою судьбой повержен, и нам никакого