Новый Мир. № 3, 2000

В просторы бездомного духа,Где бродит один Агасфер,Нежнее гагачьего пухаСлетаются души химер.Уставши плескаться в повторах,Сидеть на соборах, столпах,Купаться в бесчувственных взорахВ одной чешуе, без рубах.

Протянут когтистые рукиОни для желанных гостей,И страстные хриплые звукиЛетят из свинцовых пастей.

* * *

Перебирая лапками поспешно,Поплыли утки в утренней воде,И Друг Вселенной улыбнулся нежно,Он, как всегда, был рядом и везде.

У девушки — цветистое крыло,У юноши — зеленая головка,А ты случайно здесь, и встал неловко,И думаешь: уже и рассвело!Проси Его!Сегодня тишинаНасыщенна и всюду недомолвки…Чтоб красная рассветная стена

Не рухнула, распавшись на осколки!

Захаров Владимир Евгеньевич родился в 1939 году в Казани. Доктор физико-математических наук, академик РАН, директор Института теоретической физики им. Ландау (в Черноголовке). Лауреат двух Государственных премий. Автор двух поэтических книг («Хор среди зимы», 1991, и «Южная осень», 1992). Постоянный автор «Нового мира». Живет в Черноголовке.

Сергей Шаргунов

Как там ведет себя Шаргунов?

Рассказы

Бедный Рязанов

Девятнадцатилетний Андрей Рязанов возлюбил ближнего своего как самого себя.

Рязанов боялся темы «субъект — объект». Он глядел на человека, разговаривающего с ним, и переставал существовать, делался полностью этим же человеком. Так Рязанов воспринимал мир с момента рождения и только в последнее время поймал себя на этом: сказалась склонность к самоанализу. Просто таким родился Рязанов, так неправильно с самого начала глянул на мир. Надобно подчеркнуть, что понимание «объекта» как «субъекта» происходило скорее не на уровне мировосприятия, а на уровне визуального отождествления себя и предмета, на уровне идентификации движений и манер предмета со своими.

Мальчик-однокурсник в пропотевшей маечке, с челочкой, карими глазками, маленьким личиком морской свинки — им становится Рязанов.

Курносый коренастый мужчина-функционер, светлоглазый, с редкими сальными волосиками — Рязанов.

Толстая девка с толстой косой + потухшим мышиным взором — Рязанов.

Долговязый, запористый журналист с горловым клокотанием — Рязанов.

Труп в гробу — древняя бабка с оскалом — Рязанов!

Рязанов боялся инвалидов с дефектами движений, потому что невольно начинал повторять инвалидов — например, прихрамывал при виде хромого, дико притом стесняясь. Все, что видит Рязанов, как бы оно ни было отвратно, наконец, уже просто окружающий мир, просто предметы — все это становится Рязановым: и мокрый зеленый парк, и собачья кривая какашка на асфальте…

Рязанов начал бояться любви к своей девочке Насте, ведь он стал все более воспринимать ее как «субъект», как себя. А какая может быть в таком случае возня (секс), ведь ты же САМ СЕБЯ не возбудишь видом собственных красот. Поэтому, о, да-да, именно поэтому иногда Рязанов смотрел на красоты девочки как на абстракцию…

На станции «Фрунзенская» старушка ползла по зеркальному, скользкому граниту как каракатица. Старушка цеплялась хрупкой лапкой за стену. Красный новый гранит свистел и расползался. Вместе со старушкой полз Рязанов. Вместе с гранитом блестел и краснел.

Рязанов глядел из вагона, став в углу. Поезд ускорял движение, старушка исчезла, взгляд Рязанова проскользил по красной глади, стукнулся о большое зеркало, укололся о циферблат и полетел туда — в черноту туннеля.

Андрей вылез на «Кропоткинской», пошел к дому. Некрасиво скрипел под ногами старый ровный снег, назойливый, как мамка-татарка на кухне. Идешь по снегу и видишь: вот стоит она на кухне, черноволосая, в пестром переднике, с маленькой серой кастрюлей в руке, и выражает недовольство. И небо было померзлое, выше и шире обычного. Рязанов ощущает себя и скрипучим снегом, и небом, и мамкой, которая и вправду стоит сейчас с кастрюлей вон в том далеком окне, за безвкусной желтой занавеской.