Прибегают, убегают, спят накоротке, едят в спешке, оставляя в котелке, на мой взгляд, ароматный суп и недоеденный хлеб (эдак безразлично бросают огрызок хлебушка в недоеденный суп...). А у меня на четвертый день прорезался зверский аппетит — страдаю, съела бы все остатки, но нельзя, и девчонки предусмотрительно уносят свои котелки с остатками еды, а я через час пойду в госпитальную палату к Зинаиде Николаевне, чтобы съесть очередную порцию “восстановительной диеты”: манная каша на дне котелковой крышки и хвойный отвар. Фельдшер Агапова Екатерина Васильевна ко мне очень внимательно относится. Жалеет. По моим понятиям — она пожилая женщина, с седой головой (ей было 38 лет), москвичка, незамужняя. За строгость и требовательность недолюбливали ее девчонки из операционной (Е. В. была старшей операционной сестрой) и за глаза называли “старой девой”.
Я спросила Екатерину Васильевну, где ее личное оружие. Она ответила:
— Мы — служба милосердия... Наша задача восстанавливать, наше оружие — скальпель, бинт, шина, жгут и непременно сострадание... Но бомбы и снаряды на нас тоже падают; были случаи с другими медсанбатами, когда просочившиеся фрицы нападали и вырезали, убивали медиков и раненых... В такой ситуации и мы будем стрелять — обучены. Мы вообще-то уже обстрелянные на “невском пятачке”, на левом берегу Невы... А тебе не страшно здесь?
— В Ленинграде тоже страшно было: фашист у Нарвских ворот, бомбежки, обстрелы, голод, холод. Страшнее ли здесь — я еще не знаю. Вот поправлюсь скоро, и кажется, что... Я так не хочу отсюда уезжать!!!
— Наши условия не для твоего здоровья... А что так рано замуж-то вышла? Когда успела? Сколько тебе лет? Свекровь-то ты когда-нибудь видела? Какая она — не обидит невестку?
Мне так хотелось сказать доброй женщине правду о моем “замужестве”, но промолчала...