Новый Мир ( № 3 2003)

Жалела Сергея Михайловича, что из-за меня он поставил себя в такое положение, объяснялся, каялся. Я удивлялась — чем могла вызватьлюбовь

Морозова. Ведь когда он уговаривал меня на выезд из Ленинграда, я задыхалась от своего плеврита, была страшна, немыта, меня рвало... Худая, с голодными синяками всех цветов на лице...

Ненавидела я сейчас себя за то, что не умела по-женски полюбить доброго человека. Правда, я совсем не знала ни его жизни, ни характера. Но мог ли он быть недобрым человеком, если спасал другого человека — меня. Неблагодарная я, неблагодарная! Хотя бы в благодарность за свое второе рождение... А я так и не смогла отдать себя ему... И это меня всю жизнь мучило!

С. М. Морозова перевели от нас в соседнюю дивизию... Увидеться со мной на прощание он не пытался... (Последнее свидание произошло в 1944 году в начале лета. Оно было короткое — оба просили друг у друга прощения.) Комбат, сообщая об этом, сказал:

— А Морозов сглупил, не тем путем шел. Когда привез тебя и отрекомендовал женой — это пусть. Это для тебя благо. Ты хорошенькая, будут влюбляться. Он это понимал, а к “замужней” не будут подкатываться доблестные воины... Ну и заботился бы по-братски о “жене”, не форсировал бы свои притязания, не напоминал бы о твоем “долге”. Глядишь, и приручил бы терпением своим. Твоя благодарность ему — немаловажное чувство, оно могло и преобразоваться...

Ну а теперь, если хочешь спокойной жизни, отвечай всем влюбленным (имею в виду здоровых): “Сейчас война! Кровь рекой льется, а ты, сукин сын, куда мозги направил!” И матом его, матом!

Ну а если раненый влюбится — это ему на пользу, скорее поправится. Тут не бойся, не ругай его матом. Знай, что он у нас недолго пробудет — эвакуируют... Ха-ха!

Грубость, мат — ненавидела, так как много этой “прелести” за свою короткую жизнь наслышалась (скверно ругался отчим; деревенские мужики беззлобно матерились; в рабочем бараке “висел” мат: много было татар — они ругались по-русски, но с акцентом, и это выходило пакостнее, чем у русского мужика). Прощала мат раненым, воспринимала как лекарственное для них средство, как разрядку от боли — со скрипом зубовным, в бреду мученик хрипел: “В атаку! За мной! Тра-та-та-та! Бей фашиста!.. Гитлера... Тра-та-та!” Один солдатик спросил меня:

— Как ты, белая березонька, умудряешься не качаться от мата, как бы и не замечаешь его?!

— Так они же не меня матерят, а Гитлера, войну... От боли физической и душевной.