Новый Мир ( № 4 2011)

— Да что там!.. А шепчущий филолог Буянов, а Рогожин Илюха! А Марлен Иваныч!.. Я легко их всех нашел. В делах ссылки-пересылки я уже был дока. Как раз меня перекинули. На две ступеньки вверх — к машинописным бумагам… Бумаги сожгли. Ни одной скомканной, выброшенной. Однако я-то знал подноготную. Машинописи горят быстро и особыми всполохами!.. А вот если бумаги написаны от руки — горят ровно. Как эти высокие свечи. Другой не отличит огонь, не удивится. Ну да — горят и горят.

 

Голос припоминающего Артема, увы, прерывает обстоятельный рассказ Бати о том, что и как у нас горит.

— Оля!.. — кричит Артем. — А вот этой репродукции на стенде я что-то не припомню. Не было ее.

Луч фонарика уперся в краски Кандинского.

— Да. Это наше недавнее пополнение.

— Так мы ее уберем на время… Нам нужна вчерашняя подлинность.

 

*

 

А за столом тихие посиделки при ровно горящих свечах. Сестры рядом.

И все тот же не жалкий, а сдержанно-холодноватый голос:

— Я сдал их… Сдал Звоницына с его женой. Сдал Марлен Иваныча… Сдал Ефима… Сдал Рогожина… Иванова-Дюма… Буянова Николая… Всех их я сдал, и все они простили. Ни один не отказался от меня по жизни — не отвернулся.

— Они были вашими друзьями? — вдруг чему-то насторожившись, спросила Инна.

— Они стали моими друзьями.

Батя взял бутылку шампанского, но открыть не поспешил. Нет… Не та минута… Кинул, отправил бутылку назад — точно в ее пластмассовое гнездо, снова в ящик.

— Я их прежде мало знал… Даже если на одной улице жили. Как со Звоницыными. Мы были только соседи. Я разок-другой сидел у них в гостях. Я уже сдал их. Но для вида еще раз у них пообедал. Пожали руки — пока-пока, до завтра!.. У Звоницына потрясающая улыбка. А его Галя! глаза! Галя ко мне подбежала, а руки мокрые, посуду уже послеобеденную мыла. Перемывала… Но глаза сияют — она меня чмокнула в щечку… Куколка. Ей только пять дали.

 

Батя: — То охотились, то в баню ходили… У них чудная своя, с хвойным духом баня.

— А о доносе?

— Как же!.. Обязательно вспоминали! Звоницын романтичный… Я сдал его легко. Романтичные говорят много лишнего.

— Сейчас он говорит поменьше?

— А вот ничуть. Такой же!.. И вспоминать любит… Мы же, Оля, оба с Арбата. Давай, скажет, Сергеич, про наше… Какие годы были! Молодость! Это ж чудо. А женщины как нас любили…

— И женщин вспоминали?