Новый Мир ( № 4 2011)

— Еще как!.. Правда, иногда с кухни Галя, жена его, громыхнет сковородой, цыкнет — и мы молчок. Ну а как только она в магазин… за продуктами… тут уж мы вольные птицы!.. Да-а… Звоницын! Алешка! Он прямо так и начинал — давай, Сергеич. Про то, как ты меня сдал… Старики, злобы никакой!.. И вот мы постепенно. Со вкусом. Не торопясь… Что он сказал — и что я записал слово в слово. На листочек… И как ему зубы потом при задержании выбили. Не жаловался. Он и сам любил помахать кулачищами.

— Десять лет лагеря! Соседу!

— Срок, дочка, не я выбирал.

— Зачем же его сдали?

— Как зачем?.. Да я же работал. У профессионального осведомителя свой, и нелегкий, хлеб.

— И вы всех помните?

Батя замедлил речь. Задумался. Глаза его поискали некую далекую точку.

— Едва ли всех… Их много. Для одной человеческой памяти их много.

И тут его прорвало. Он заспешил сказать. Он сокрушался, винился. Но вина в его голосе уже навсегда сплелась, сжилась, срослась, сроднилась… спелась!.. с уже выданным ему прощением. С оттаявшей ностальгией по тем его невозвратимым денечкам:

— А Снегиревы!.. А Ряжские!.. Их забрали грубо. Высылка была спешная… Тоже сначала Магадан. Что сказать! Горе!.. Они, эти неумехи Ряжские, потеряли ребенка. Девочку. Простудили… И у жены хронический кашель… С хлеба на воду.

— А как они сейчас?

— Как, как!.. Простили.

— Жили у них?

— Сначала письмом простили. Потом две недели у них жил. У его жены все еще кашель. И какой! Сгибает крепкую бабу пополам... Они, Ряжские, так уж получилось, простили меня первыми и первыми откликнулись на мое письмо.

 

Батя неотрывно смотрит на пламя свечи:

— Кормили. Поили. А главное — всё понимали… Откликнулись сразу!.. Приезжай! Приезжай!

— Ценят в Сибири люди друг друга.

Батя: — Прощают.

 

— Оля! — Артем нет-нет и кричит с расстояния, припоминая и уточняя важное. — Итак, весь тот вечер я как маятник. Здесь!.. Взад-вперед. Двигался!.. Однако помню, было прохладно. Почему?.. Ведь ровнехонько год назад. Ведь точно такое же лето.

— Лето было дождливое, милый. Прошлое лето.

Артем машет помощникам: — Запишите.

Женя и Женя: — Про дожди я записала… А я уже дважды отметил про нестойкое лето.

 

Ощупывая затемненное пространство, фонарик Артема выхватывает на луч ряд репродукций — и так охотно, так радостно, встречно вспыхивают несгорающие миры Кандинского.

И опять Артем кричит:

— А все-таки мне запомнился холод.