Новый Мир ( № 5 2003)

то о подружке грежу, каюсь,

то болью в области затылка

с отдачей в позвоночник маюсь.

Упертый в зыбь в оконной раме,

я лишь одной цезуре предан.

Я предан старшими друзьями,

но путь мне прежний заповедан.

Не дожидаясь передышки,

вновь выхожу в наряд бессонный.

Вот так снимает со сберкнижки

старуха вклад свой похоронный.

Судьба дозволила зажиться,

хоть я бирюк, а не пиарщик.

Вот так решается зашиться

какой-нибудь пропащий сварщик...

Париж через двадцать лет

Каждый, кто видел Париж,

помнит, наверное, про

полиграфию афиш

в сводчатом старом метро.

Всюду грустила Катрин

и ухмылялся Жерар.

Тоже и я господин

был, навещающий бар.

Схожих с тобою точь-в-точь

нынешней — много тогда

от Ярузельского прочь

полек бежало сюда.

Катастрофически тут

быстро дурнели они.

В общем, мемориев ждут

те баснословные дни.

...Вновь сквозь стекло стеарин

манит из тусклых глубин

ужинать; я уже стар.

Та же повсюду Катрин.

Тот же повсюду Жерар.

Но, тяжела налегке,

жизнь ощущается как

ростовщиком в кулаке

цепко зажатый медяк.

24.XI.2002.

*         *

*

Жизнь прошла, вернее, пробежала

в стороне — пространства визави,

из которой выдернули жало

напоследок жертвы и любви.

Дело даже не в цене вопроса,

пресловутом бегстве с корабля...

Как с тобою нынче без наркоза

поступили, отчая земля.

Но ярчают, скрашивая дни нам,

гребни рощ окрестных; на поклев

к начинающим буреть рябинам

прилетело много воробьев,

видно, тоже попривыкших к вони

торфяных распадков в сентябре.

И тоскуют скрипки Альбинони

у меня в нетопленой норе.

На обратном пути

И стану просто одной звездой.

И. Б.

Враз агрессивный и покорный,

больную лапу волоча,

трусит трезорка беспризорный

как будто в поисках врача.

Открытый космос открывает

нам глубину за глубиной,

и вихрь ветвями помавает

над непокрытой головой...

Но сердце сердцу знает цену,

когда в арктическую даль

Фритьофу Нансену на смену

отчалил Амундсен Руаль.

Схож с галактической омелой,

возможно, был в минуту ту

наш шар земной заиндевелый,

закатываясь в темноту.

А я подумал на террасе,

придя со станции домой,

о двуединой ипостаси

любви — с бедой.

О том, что тоже закатилась

моя судьба на трети две

и звездочкою закрепилась

душа собрата в синеве.

Чего у жизни не отнимешь,

так это на погосте меж

завороженных сосен финиш,

бивак, рубеж.

*         *

*

Ну не какой-нибудь залетный небожитель

непотопляемый, а без обиняков

я слова вольного дружбан, верней, гонитель

его в столбец стихов.

Вдруг ветерок крепчал, едва все удавалось

в четверостишии, блаженный, беговой —

так слово вольное, таясь, перекликалось

с другим в строке другой.

Не потому, что там вдвоем им стало тесно