— Возможно. Тебе виднее. — Посмотрел на нее вопросительно: — Тебе еще что-нибудь нужно?
Заботливый. И всегда такой был. Чего же ей в нем не хватало?
— Нет, спасибо, все есть.
— Тогда я поехал? Тебе ведь от меня только сигареты и были нужны?
Простоват он, может, и был, но туп не был и тогда. Теперь и подавно. Ох, как некрасиво получается.
— Подожди. Кое о чем я все-таки хочу попросить.
— О чем же?
— Я... хочу попросить у тебя прощения.
— За что?
Тон сухой, холодный. Трудно при таком тоне просить прощения. Но нужно. Почему-то ей вдруг стало очень нужно.
— За что? За то, что не любила? За это не просят прощения. И этого не прощают.
— Нет, не за это. Да это и не совсем так. Но ладно... Давно проехали.
— Тогда за что?
— Что не умела ценить... что испортила тебе три года жизни... вообще, что вышла за тебя замуж...
— Ну, тут вина обоюдная. Ты вышла за меня, потому что решила, что пора, потому что все говорили, что надо, потому что независимости тебе не хватило. Вышла, хотя и знала, что не нужно тебе это. А я женился, потому что очень хотел, хотя и знал, что ты мне не подходишь. Видел, что ты совсем дикая, совсем не то, что мне нужно, но надеялся, что со временем... Но я оказался плохим укротителем. А ты... не знаю, чего ты тогда искала, но ясно, что во мне ты этого не нашла.
— Дура была, потому и не нашла...
— Нет, не поэтому. А потому что не было во мне этого, не было и нет. Я догадывался, что делаю ошибку...
— И я догадывалась...
— Вот видишь. Оба виноваты, и нечего просить прощения. Мне и мама твоя, еще до женитьбы, намекала, что мы не подходим друг другу. Ты же знаешь, мы с твоей мамой очень подружились. Но она намекала слегка, тактично, а я был влюблен и не слышал.
— Да, мама...
— Очень умная была женщина, все понимала. И добрая. Я у нее до самой ее смерти бывал. А кстати, почему ты ее не взяла с собой?
— Я звала, а она не захотела...
— Видно, плохо звала.
— Нет, я очень звала...
— Ну, не знаю, не знаю... Дело твое.
— Совершенно верно.
— Она мне еще кое-что про тебя сказала, позже, ты к тому времени уже уехала. Если бы знал с самого начала, ни за что бы не женился.
Что такое ужасное могла рассказать про нее мама? Что она капризна, труслива, застенчива, ленива, высокомерна? Что она цинична и наивна? Что она “умная очень, книжек начиталась”? Все это он мог видеть и сам, и это его не остановило.
— Что же такое ужасное она тебе про меня рассказала?
— Нет, не ужасное, а... Она сказала, что до сих пор удивляется твоему переселению в Израиль. К евреям.
— Да. Она удивлялась. Ну и что?