Новый Мир ( № 6 2000)

Способ говорить обо всем

чисто конкретно,

скажем, на языке быта оказывается у Федотова в первых семи главах-репортажах на редкость продуктивным. Но в какой-то момент остранение, обнажение “замыленных” для нашего сознания явлений с помощью переброса явления из привычного ему пространства в непривычное становится приемом самодостаточным. Повествователь на рынке: “...за день я постоял в трех очередях. У Кушелевки висит громадный портрет Данаи. Кажется, она рекламирует радиотелефоны. Классная девка. Но очень толстая! — говорит мне парень, который продает копченую колбасу. Баксы он называет баками. Копченая колбаса по четыре бака. Колбаса лежит на картонном ящичке. Накрапывает мелкий дождь . Даная держится за половые органы и не понимает, что через много сотен лет ее рассматривает какая-то сволочь”. (Не очень понятно, о какой Данае идет речь, — скажем, у Тициана и Рембрандта описанных здесь жестов она не производит; похоже, автор имел в виду “Венеру” Джорджоне.) “Держится за половые органы” — это, наверно, эффектно. Из привычной для нас среды картина перебрасывается в контекст нынешнего рекламного плаката. В сознании автора пусть на миг, но эти два уровня смыкаются, а у меня, читателя, почему - то нет. Даже на стене не “держится” она, а стыдливо прикрывается. Совсем другой жест. Пассаж воспринимается как издержка иронической интонации повествователя, “обнажающего подлинное”.

А может, тут у автора не издержки интонации, а пафос противостояния “навязанным традицией” способам ориентации в культуре, такая вот “топоровская брутальность” (по имени литературного критика), по мнению автора, немного хамская, но в целом правильная, справедливая. На это наводят размышления над другим эпизодом книги — повествователь дает советы племяннице, как стать культурным человеком: нужно прочитать четыре пьесы Шекспира и всю книгу Гилилова. Гилилов возникает здесь как знак культуры, через запятую с Шекспиром. И тут мне чудится знакомый отзвук отроческого воодушевления, с которым феномен Шекспира и, шире, таинство самой культуры опускаются на обывательский уровень костюмной “мыльной оперы” с элементами детектива.