Новый Мир ( № 6 2011)

«Похвала поэзии» в первом разделе соответствует возгласу «Слава Святей, Единосущней, Животворящей и Нераздельней Троице, всегда, ныне и присно, и во веки веков» в начале православного богослужения (утрени). Есть и еще одна ассоциация. Если принять, что вся композиция издания соответствует канонической тропарной (два тропаря, «Славник», «И ныне»), то «Poetica» соответствует «Славнику», а том «Moralia» (апологетический) — «И ныне».

Если выделить смысловые (а не композиционные) центры тома, то их четыре (снова христианство: евангелисты): поэзия и ее язык, русские поэты Золотого и Серебряного века, зарубежная поэзия девятнадцатого и двадцатого столетия, современная русская поэзия. Располагаются эти центры именно в том порядке, который перечислен.

Русская поэзия для Седаковой — почва, судьба и корни (Борису Пастернаку посвящено в «Poetica» две статьи полностью и одна — частично: «„Неудавшаяся Епифания”: два христианских романа: „Идиот” и „Доктор Живаго”»). Внимание к почве и корням — одновременно трепетное и критичное. Автор выбирает героев, сообразуясь не столько со своими симпатиями (Хлебников) или с укоренившейся в современном литературоведении оценкой (Блок, Ахматова, Бунин), сколько с ходом личной творческой судьбы, в которой привязанности порой тяготят, а укоренившееся мнение может оказаться неверным. Это весьма смелая позиция.

Современная русская поэзия представлена в «Стэндфордских лекциях». Большинство текстов о русских поэтах носит мемориальный характер. Это не препарирование чужой жизни чужим человеком (Виктора Кривулина Седакова знала около 30 лет, Елену Шварц — 35 лет). Не пафосная надгробная речь, в которой прослушиваются ноты отвращения к усопшему и жалости к себе. Это свидетельство, представляющее опасность и для самого свидетеля. Ибо свидетеля могут обвинить в зависти, лжи и ненависти.

Читатель, сам того не замечая, оказывается вовлеченным в стихию незнакомого ему поэтического звука и слова, а автор эссе оказывается его Вергилием, проводником. Говоря об ушедших друзьях, поэтесса превращается в достоверную деталь их поэтики. В случае Кривулина — в причудливый фронтон, в случае Геннадия Айги — в снег, в случае Елены Шварц — в старинную карту звездного неба.

Том четвертый: «Moralia».Цвет обложки — пурпурный, императорский, цвет власти и жертвенности.