Новый Мир ( № 6 2012)

выбирали пежо, да вольво, да Красную площадь с огнями,

выбирали петлю, да флакон шанели, да пулю.

А липа растет одна на острове белом,

а под ней Исайя-пророк, как хлеб, ест свои слезы.

Снегири мои, снегири, что над снежком кружите?

Что, родные мои, чирикаете да скулите?

Зачем, голубы, вы сюда опять прилетели,

или вместо Жар-птицы гореть хотите в России,

неказистые птички с громом смертельным в сердце?

 

 

*      *

    * Гребок совьется раковиной белой

и встанет, будет ждать, хоть и ушла галера.

И свист, что птица вынула из горла,

застыл, как оловянный воин с саблей,

и ждет, когда она вернется.

Улисс ушел, а человечье тело

стоит, словно хлопок,

                  как светоносный отпечаток иль юла.

Стоит, не распадаясь.

 

 

 

          Память павших воинов — 2

Краб побережье измерит, а небо — луна,

и где шире клешни — туда оно и войдет.

И кораллом солдат растет — как в рукав из льна

пустотелый воздух, плывущая связь пустот.

Шире ль объятья охапка смертная, впопыхах?

Крабу какому красный снести стакан?

И пузырится в ней воздух в кузнечиках-битюгах,

и Ионин лоб приклеен, как ураган.

Дудка дикая скрепится, склеится, пропоет,

в дом лучи войдут, крепкие, как стволы.

Новый век, как яблоко, настает,

ты зарой его под окно, в белый слой золы.

Чтоб созвездия мимо плыли в горящих своих плотах,

как орган лесосплава спускает бревно за бревном,

чтобы ангелу пела мулатка с аккордеоном в руках,

строя огненный дом бытия, как корзину с цветком.

Чем корявей ребро, тем больше в него войдет

воздуха, мощного, как бомбардира ядро,

там и встанет клубок, и туда тромбон пропоет

белой осью морей, идущей через бедро.

Отчего же земля одевает грудь одеялом —

ей другое назначено слово и голос другой.

Ходит в поле лиса откровеньем кровавым и малым,

мускул нового мира кругля и являя собой.

А фугасную землю сперва надо вынуть из клети

позабившихся ребер, чтоб выпал котел пустоты,

чтоб входили туда, словно яблоки, белые дети,

возводя из берцового света дома и мосты.

Череп волка и воина — только ли щебень, щебенка?

Крылья бабочки снова из детских лопаток растут.

Стол белеет, и дудки поют, и выводят теленка.

Холм могильного света, как сын обретенный, разут.

 

 

          Георгий и дерево

Внутренний ветер ходит кругами, как мастерок Давида-

строителя, ширится мировое лягушечье древо,

в душу Георгия вкопано, посажено и зарыто,

и воздушные змеи в ней мерят собою небо.

В бурунах стоит воин, как погружается наутилус,

все, что от мира осталось, — нить соответствий,

словно ладонь расширилась, натрудилась,

проросла кристаллами света, растаяла в занавеске.

Его правда накрыла, словно полдень лучом цикаду —