— В смысле? Какие лодки?
— Ты чё, не слышишь? Подводные, — говорит чужой, а мой отчего-то кивает.
— А где они? Здесь? — говорю и пытаюсь представить, как поместится огромная, как кит, лодка в Кудьму, если даже я ее переплыть могу, а посредине если встану — почти до дна достаю.
— Нет, конечно, — говорит мой, а чужой только загыкал сквозь дым. — Они далеко, в Ледовитом океане.
— Да вы что? — поражаюсь, потому что пытаюсь мигом представить: где мы и где океан; получается, что это ого как далеко — много-много земли отсюда до его воды. — А почему же лодки тут переговариваются? И что, их слышно?
— Они там переговариваются, и там их слышно, — говорит мой дядя. — А тут только вышки стоят, через которые они связь держат.
— Но почему здесь? Почему не там — на берегу океана?
— А потому что место здесь такое особое — совсем гладкое. Среднерусская равнина.
— А почему… — хочу еще спросить, но чужой дядька цыкает, щелчком отправляет свою красную точку в камыши и стремительно, тихо скользит дальше меж стеблей по каким-то ему лишь ведомым тропам. Я раздвигаю камыши в том месте, где мужики только что стояли, — небольшая проплешина чистой, темной воды, и туман клубится над ее спокойной пленкой, как дым.
В следующий раз настигаю их на открытом, топком берегу: озеро так же пусто и тихо, только черные водомерки скользят.
— Где-то же они сидят, — говорит чужой, — не совсем же слетели. Сезон только нaчался, не могут они в начале самом сезона слететь.
— Да ладно, Паш, темнеет уже, не видно будет. Мы только приглядимся, а по-нормальному-то засветло надо.
— Ты чё, утку с курёй попутал, утка ж на насест не сядет, она все одно где-то тут плавать будет.
И тут туман разрезало —
свить, вить, вить,и какое-токрыа,как будто ржавые петли, — и прямо из сумерек и мути над головами у нас проскользили три серые утки, маша острыми треугольными крыльями, будто под себя подгребая.— Пали! — заорал дядька как дурной, но мой только успел вскинуть ружье — искры и грохот обрушились уже в пустоту.
— Мать твою в пень! Тррра-та-та-та-та! — разразился чужой дядька бранью, но я не слышу, у меня наглухо заложило уши, стою, обалдело глядя наверх, где только что скользили по воздуху утки. Закрываю уши руками, даже похлопываю по ним — вроде отпустило.
— Быстрей двигай, успеть еще могем! — Дядька не замолкая уже кидается вперед почти бегом, мой за ним, а я — как могу поспеваю, сапоги свои огромные, жутко неудобные на ходу ловлю, сама их грохоту ужасаюсь.