Новый Мир ( № 8 2009)

Милая Аморя, получил твое письмо от 9-го. Слава Богу, что все для тебя прошло благополучно. О других я уже знал от Марины и Сережи Эфрон, которые приехали в Коктебель. Но они ничего не знали, ни о тебе, ни о Цетлиных. Впрочем, о тебе у меня не было тревоги, т. к. с тобой, я уверен, не может случиться ничего страшного в области случайностей внешнего мира: ты защищена духовным кольцом. От Оболенской тоже получил письмо. У нас все тихо пока. Провозглашено автономное крымское Ханство, и татары берут на себя охрану прав народностей Крыма. Возможная и серьезная опасность – это захват Крыма Турцией, что при разложении флота, конечно же, случится. Вне ж этого, кроме случайного разбойничества, ничего не грозит. Впрочем, я лично готов ко всему. Мне, почему-то, уже много лет назад начала мерещится такая эпоха, я с первого ж момента революции знал, что это начинается. И мы еще далеко не достигли самого худшего. Относительно себя, я отнюдь не чувствую той безопасности, какую чувствую относительно тебя. Но разве может быть что-нибудь страшно, если весь свой мир несешь в себе? Когда смерть является наименее страшным из возможных несчастий?

За духовную сущность России у меня нет страха: рушится только государственность, то есть то, что давило и оберегало одновременно, но что рано или поздно должно было быть разломано внутренним напором. Глубочайшая моральная идея Святой Руси прорывается сейчас всюду среди самых нелепых и кровавых форм. Она брезжит во всем, что, с точки зрения государственности, является непростительной глупостью и преступлением. И теперешние переговоры о сепаратном мире, и развал армии и отмена смертной казни – все это политически нелепо и преступно и во многих случаях является сознательным предательством, но чтобы пойти за такими вожаками, чтобы соблазниться такими идеями, чтобы совершать деяния настолько противоречащие собственным прямым интересам, для этого надо обладать глубокой чистотой сердца. Для меня – европейца – непереносимо то, что изменили и предали наших союзников, совершили акт, лишающий нас чести, но этим мы принимаем на себя искупление той лжи, которая породила теперешнюю войну. В конце концов, в этом нелепом предложении мира есть та правда, которая еще ни разу с начала войны нигде не проявлялась в Европе.

Та жадность, жестокость и глупость, которые сейчас клубятся по Руси, не смущают меня – это неизбежный дым всякого самосожжения. Россия, как государство, как империя, как Левиафан, сейчас действует и ведет себя, как во Христе юродивый. Левиафан, добросовестно раздающий свои владения, Левиафан-юродивый – это новый знак самоотречения до сих пор еще не бывалого, который сейчас вписывается в историю человечества. Это предвидел, может только Печерин1, когда писал: «…и в разрушении отчизны видеть зарю всеобщего, быть может, воскресенья…»

В домашней жизни у нас не хорошо. Я не в смысле питания и топлива – это все благополучно, но мама становится нервнее и раздражительней, придирчивее. Последний месяц это был какой-то пароксизм. Все во мне ее безумно раздражает, хозяйство ей надоело, до нестерпимости. Я живу под постоянным окриком и чувствую себя самым глупым и бестолковым из кухонных мужиков. Когда я не вмешиваюсь в хозяйство, то это негодование, что я все взвалил на ее плечи, а когда я принимаюсь за кухню и стряпню, то непрекращающийся крик на то, что я все делаю не так и нарочно отлыниваю от работы, что попробовал бы я так 30 лет… Я чувствую себя совершенно разбитым душевно и, главное, лишен возможности работать, т. к. все это начинается с утра. Если б я уехал, это все быстро прошло бы, но теперь оставить ее нельзя в такое время.

Видала ли ты мои акварели у Юлии Леонидовны? Мне очень интересно, какие перемены ты нашла в моей живописи с Дорнаха? Относительно Веры Эфрон ты не права в твоем предположении относительно любви: когда ты ее повидаешь, то сама увидишь, я думаю. В ней надо разбить какое-то тонкое стекло, которое ее отделяет от пути духовного знания. Александру Михайловну вижу редко: я не могу почти бывать в Феодосии из-за астмы – мы переписываемся. Ей не хорошо: операция прошла прекрасно, но остальные болезни остались и бесконечно трудно жить из-за дороговизны, со всей ее семьей (детьми ее брата) [там же, А 416].

 

Комментарии

[1] Печерин В.С. (1807 – 1885) – русский писатель-эмигрант.

 

4

13 января 1918. Коктебель.

Милая Аморя, получил твое письмо (от 3 января? – штемпель неясен). Каждое письмо, доходящее теперь до нас с севера, – целое событие, так же как и газета. Мы почти совершенно отрезаны с самого начала декабря.