Ядне вышла из чума — рукава малицы засучены, руки по самые локти в рыбьей крови и чешуе. Она слышала разговор (Езанга не умел говорить тихо), и в сердце ее затаился страх. Как всякая мать, она хотела своим дочерям хорошей, справной родни, поэтому Езанга не забавлял, а злил ее. Со страхом боролась робкая надежда, что муж ее, любимец божий, не допустит такого смешного и даже позорного родства. Но надежда была слаба перед страхом. Вот уже четвертый раз она рожала, первый ребенок умер при родах, остальные выжили, но это были дочери. Мэбэт все больше впадал в досаду, оттого что нет у него сына, и, уже не таясь, говорил, что украдет себе другую жену, а ее прогонит, потому как не любил он, когда в становище много женщин. Она знала: что бы ни решил Мэбэт, ей остается лишь покорно принять его решение.
Но хуже всего было для Ядне, что любимец божий не чурался шуток.
— Твоя воля, — сказала она глухо, и ответ ее не понравился мужу.
Тут и сбылся страх.
— А что — хорошее дело, — весело сказал Мэбэт и дружески хлопнул по плечу Езанги. — Какой калым дашь?
— Сразу пять оленей пригоню! Сразу пять! — выкрикнул, подпрыгнув, гость. — И еще две шкуры дам… Три шкуры!
Ядне молчала.
— Хозяйка, — кричал Езанга, — сынок у меня шибко хороший! И поет, и пляшет, и уже сам петли ставит…
— Слышала? Пять оленей! — хохотал Мэбэт.
— А еще потом…
— А еще потом — слышала? Будешь мне каждый год девок рожать — на одном калыме обогатимся. На охоту ходить не надо. И сына не надо — зачем мне сын?
Грязной рукой Ядне закрыла лицо и скрылась за пологом — было слышно, как она плачет.
Рожа Езанги светилась от счастья.
— Ничего, поплачет твоя хозяйка, потом рада будет, сам увидишь.
Веселье вдруг сошло с лица Мэбэта.
— Почему ты ко мне пришел? Разве ты не слышал — кто я? Или других, тебе подобных, не нашел в тайге?
Езага смутился:
— Так ведь… люди всякое говорят. Я не слушаю — сам вижу: человек ты шибко хороший… Красивый человек. И дочки, опять же, у тебя…
— Вот этой, — Мэбэт указал на старшую девочку, — три года, четвертый. За нее сорок оленей отдашь.
— Сорок оленей, — прошептал Езанга.
Кожа с широких скул поползла к безгубому рту, и глаза стали больше. Непосильную мысль перебирал в голове нелепый человек, повторяя: “Сорок оленей, сорок оленей…”
Любимец божий оборвал его:
— Сорок оленей за дочь Мэбэта — это даром.
Помедлив и не меняя выражения лица, Езанга повторил:
— Даром… — Глянул в небесные глаза любимца божьего и сказал громко: — Сорок так сорок. Красивый ты человек, шибко красивый. Я люблю красивых людей.