Новый Мир ( № 9 2005)

Однако прежде чем коротко описать логику кантовского размышления, заметим, что подкладкой кантовских рациональных построений тоже является некая фобия. Возможно, Кант даже гораздо сильнее Беккариа боялся человеческих страстей и неуправляемых субъектных состояний. Об этом прямо свидетельствует весь его аскетический образ жизни, который он кропотливо создавал и которого неукоснительно придерживался. Очень показательны детали, вот лишь некоторые из них. Кант с большим подозрением относился к человеческому обонянию, считал его самым коварным чувством, потому что это — нечто неуправляемое, оно тебя захватывает. Скажем, отвратительный запах проникает в тебя, и соответствующая реакция на него неконтролируема. Потеря контроля над собственным телом для Канта фактически равнозначна потере человеческого достоинства и автономии.

Но самый большой страх Кант испытывал перед сном — ведь можно проснуться «себе другим». И вообще, сон — абсолютно неподконтрольное субъекту состояние, а потому сродни самой смерти. Кант был человеком, который хотел сам распоряжаться собою во всех мельчайших, в том числе и чувственных, своих проявлениях. Иное, полагал он, недостойно человека. Это «самоопределение» Канта на самом деле теснейшим образом связано с его теоретическими построениями.

Однако подойдем ближе к нашей теме. В «Метафизике нравов» Кант подробно аргументирует свою позицию — за смертную казнь. Первое: он вводит жесткий запрет на анализ генеалогии власти («Происхождение верховной власти в практическом отношении

непостижимо

для народа, подчиненного этой власти…»7 ). «Умствование» о том, предшествовал ли власти первоначально некий общественный договор, или же сначала явилась власть как таковая, установившая закон, было бы бесцельным и даже опасным для народа, которыйуже

подчинен гражданскому закону. Закон — священен и неприкосновенен, «как если бы он исходил не от людей, а от какого-то высшего непогрешимого законодателя».

Последнее заявление Канта — ни в коем случае не тождественно утверждению о неком «историческом основании», «историческом приоритете», — он говорит об идее закона как о необходимом принципе практического разума. Иными словами, с его точки зрения, закон и не может быть помыслен иначе как изначальное и неотменяемое условие гражданского общества (человек-гражданин и закон суть одновременны в своем существовании).