И с отцом настоятелем, который зашел как-то переночевать к старцу в келью и в одну ночь лишился подаренных архиереем сапог, знатного ватного одеяла, привезенного аж из Греции, да и сам чуть от угара не помер… Так старец его лечил от излишней любви к комфорту. И с важным о. Ионой, который все злился на дурацкие выходки старца вроде измазанных сажей дверных ручек, пока не дошло, что ведет себя с ним о. Анатолий как с недорослем, как ребенок с ребенком, дразнится, чтобы спесь сбить… И с героиней Нины Усатовой — деревенской теткой, приехавшей просить помолиться за убитого на войне мужа: сниться стал часто. А о. Анатолий ей возьми да скажи, что муж ее жив, во Франции он, болеет, и надо ей продавать хозяйство и ехать к нему. Как — продавать хозяйство? А хряк? И хряка продать. Но тетке именно хряка было так жалко, что пришлось о. Анатолию на нее накричать и ногами натопать. Что делать, даже перед лицом настоящего чуда человек склонен цепляться за мирскую, житейскую ерунду, надо же как-то его “отцепить”. Шокотерапия…
А другая тетка, городская, привезла сына, у которого “ножка гниет”, и по молитве о. Анатолия сын у нее на глазах пошел, прямо без костылей. Она его тут же в охапку — и назад ехать. Ей говорят: “Надо сыночка-то причастить”, а она: мне, мол, некогда, на работу надо. Зашуганная, запуганная так, что и Богу сказать “спасибо” — времени нет. Пришлось старцу в воду прыгать, чтобы из лодки, из рук матери, силой ребенка изъять. Ты, мол, езжай куда хочешь, а сынок тут остается. Ну, она и осталась. И на работе все утряслось.
Ближе к финалу на острове появляется адмирал (Юрий Кузнецов) с сумасшедшей дочкой. О. Анатолий изгоняет из дочки беса. А адмирал оказывается тем самым капитаном, которого старец в юности застрелил. Но капитан выжил. Он о. Анатолия узнал и простил, после чего лег старец в заранее приготовленный гроб и с миром отошел к праотцам. И увезли его в том гробу на ладье по Белому морю. Вот и все, собственно.
С одной стороны, все правильно, вроде не придерешься: вот оно — настоящее православие, мудрое, неагрессивное, нестяжательское. И правда, что человек, совершивший “иудин” грех, если руки на себя не наложит, может до святости домолиться: слишком уж велика тяжесть, без Бога никак не снести. И святость эта смиренная, потаенная — последнее прибежище больных и несчастных в атеистической, забитой стране. Никакой казенщины, никакого богатства в кадре: серые деревянные строения, серые ватники, черные рясы, уголь, вода, камень, огонь… Красиво, умно, изысканно…