Новый Мир ( № 9 2013)

Вот Федор Раскольников, который некогда входил в иконостас антисталинистов: автор темпераментного письма 1939 года, обличающего Сталина в том, что интересы его личной диктатуры вступают в конфликт с интересами народа, в развязывании репрессий и организации голода. Кантор скажет, что Раскольников был казнокрад и мерзавец, что это он довел кронштадтских рабочих до исступления своим роскошным образом жизни.

Вот Тухачевский, которого, согласно тому же канторовскому «списку убеждений» либералы должны чтить: как же, жертва сталинских репрессий. И тут Кантор открывает глаза: репрессированный Тухачевский не такой уж великий полководец, а палач тамбовского восстания. К тому же поклонник Гитлера. И Сталин имел реальные основания опасаться маршала, явно смотревшего в Наполеоны.

Подобные разоблачения были очень актуальны в начале горбачевской перестройки, когда у сторонников возвращения к мифическим «ленинским нормам руководства» было правило: если ты сказал что-то осуждающее Ленина — ты оправдываешь Сталина, если ты сказал, что Каменев и Зиновьев — коммунистические вельможи, сами повинные в красном терроре — ты оправдываешь репрессии 1937 года. Сейчас подобные аргументы вышли из моды, про Тамбовское восстание и про то, как Тухачевский выкуривал крестьян газом, написал не только Солженицын — этому посвящены горы литературы, а предположением, что заговор военных против Сталина мог быть, уже никого не удивишь. Да и странно, если б его не было. Как могли люди, считающие себя образованнее и умнее, терпеть самодурство восточного деспота на русском троне и жить в постоянном страхе ареста? Вон нацистская верхушка решила избавиться от Гитлера. Неужели в советской верхушке не нашлось никого, кто мог решиться на устранение Сталина?

Высказывать подобные предположения — никакая не интеллектуальная доблесть, это одна из исторических гипотез. Видеть же в трезвом взгляде на политические сталинские процессы пропаганду сталинизма могут только герои самого Кантора, которых он намеренно снабдил мозгом с единственной извилиной. В реальной жизни подобные особи почти повсеместно вымерли.

Что касается самой войны — то ее изображение лежит в русле советской военной традиции. Вон и Виктор Топоров, горячий поклонник романа, заметил, что роман Кантора возвращает нас «на новом историческом этапе к монументальным художественным полотнам Константина Симонова и Василия Гроссмана, а также в какой-то мере Алексея Толстого». Я не уверена, что это для Кантора звучит как комплимент.