Новый Мир ( № 9 2013)

Еще Топоров поставил в заслугу Кантору, что он отвергает «черно-белый взгляд на историю». Очень хорошо: кто ж за черно-белый взгляд? Но тогда вопрос: почему новейшую историю Кантор видит только в черно-белом свете?

Для толпы, выгруженной из автобусов, чтобы участвовать в пропутинском митинге, Кантор находит слова сочувствия и сострадания. Как же — простой народ. Назвать этих людей анчоусами — непростительный снобизм. Но назвать сотню тысяч людей, вышедших на Болотную, ворами и прислужниками воров — это нормально. Сказать, что этих людей «сплотила сегодня не жажда равенства, но осознанное требование неравенства...» — это тоже нормально.

Но что-то мне не помнится ни одного лозунга на Болотной, требующего неравенства. А вот лозунги в защиту свободы — были. И неужели чувство собственного достоинства, которое вывело многих людей на площадь, нежелание быть пешкой, которой манипулируют — это такое постыдное чувство? Оно заслуживает насмешки? А те, кто кричат по команде дирижера «Труд, мир, Путин» — заслуживают всяческого сочувствия, они ведь за равенство.

В конце романа Соломон Рихтер, мало действующий, но несомненно самый любимый, идеальный герой автора, попав в лагерь по доносу друга, пишет ему мужественное письмо. Среди прочего там есть гимн в защиту равенства, там, наконец, обосновывается название романа: Соломон Рихтер сколько достанет сил готов защищать равенство и строить мир равных. Он знает, что это опасный путь, но хочет видеть перед собой «красный свет опасности и идти на красный свет».

Парадокс в том, что Соломон Рихтер находится в лагере, где и переживает состояние равенства с другими. Его не смущает, что провозглашаемое им равенство слишком похоже на шигалевщину, придуманную Достоевским: равенство в рабстве. Его не смущает, что критики коммунизма говорят о возможности равенства лишь в нищете.

Для Кантора дихотомия ХХ века — это идея равенства, противостоящая идее иерархии. Коммунизм не осуществил идею равенства и справедливости, но он ее провозгласил. Поэтому у него ничего не может быть общего с фашизмом, отстаивающим идею иерархии. Зато фашизм и демократию объединяет наличие иерархии.