Новый Олимп

– Какие другие площадки? Я деньги плачу.

– Там тоже деньги платят.

– Я это делаю не за деньги, – спокойно ввернул Сырдон.

– А за что? – выпучился Олег.

– Не «за что», а «зачем».

Олег сморщился и отмахнулся, как от назойливой мухи:

– Я заплачу больше.

– Там больше масштаб аудитории, – отрезала Нилия.

Олег надулся, словно в него закинули горсть дрожжей, и процесс уже пошёл, приближаясь к своему логическому завершению. Нилия недобро сверкнула глазами. Только Сырдон спокойно жевал мясо и наблюдал за перепалкой со своей извечной хитроватой улыбкой.

– Вы забыли, кто дал вам шанс?

Надутость Олега приобрела угрожающие размеры.

– У тебя неповторимое самомнение, Олежик. Ты забыл, кто привёл его к тебе? А ты ещё сопротивлялся.

Нилия улыбнулась, но улыбка не предвещала ничего хорошего.

– В четверг ты работаешь здесь, – процедил Олег, обращаясь к Нарту.

– В четверг у меня концерт, – спокойно заметил Сырдон, со смаком облизывая пальцы.

– Какой концерт? В Кремлёвском Дворце съездов?

– Нет.

– Значит, можешь отказаться.

– Нет.

– И-и-и-и не заикайся! Помни, кто тебя поднял. А то как поднялся, так и упасть можешь.

Сырдон неспешно промокнул губы салфеткой и посмотрел на расфуфыренного Олега.

– Упасть? – мягко поинтересовался старик. – Упасть может каждый.

Нарт смотрел ласково, как на заигравшегося ребёнка, и под этим участливым взглядом Олег вдруг сдулся.

Хрустнуло. У стула подломилась ножка, и Олег, нелепо взмахнув руками, кувырнулся на пол.

– Не ушибся? – участливо поинтересовался Сырдон.

Олег вскочил на ноги. Лицо его сделалось пунцовым, глаза – растерянными.

– Это вы специально ножку подпилили! – взвизгнул он фальцетом.

– Конечно, – согласился Сырдон. – И эту тоже.

Хрустнуло, и у опрокинутого стула отломилась вторая ножка.

– И эту.

С хрустом качнулся и повалился на пол второй стул.

– И эти.

На этот раз ломаемая древесина защёлкала, словно автоматная очередь, и в негодность пришли несколько стульев разом. Растерянность в глазах Олега сменилась страхом. Сырдон насмешливо улыбался. Олег съёжился, будто уменьшился в размерах, пытаясь, как улитка в раковине, спрятаться в стоячем воротнике своего нелепого пиджака.

– А что теперь делать с четвергом? – тихо и покорно пробормотал он.

– Поставь на четверг Сюткина, – дружески посоветовал Нарт. – А меня передвинь на пятницу. И оставь нас, мне скоро на сцену.

Олег кивнул и поспешно скрылся за занавеской.

– Как это он ещё к «Детям богов» не прицепился, – задумчиво произнёс старик, выуживая из-под лаваша очередной кусок мяса.

– А чего ему к ним цепляться? – пожала плечами Нилия.

– Название есть, а на сцене их нет.

– Он жлоб. Ему всё равно, что у тебя в названии. Если бы ты попросил для детей богов гонорар, он бы взвился до потолка и метался бы там, как сбрендивший купидон. А так ему совершенно наплевать, как ты себя позиционируешь. Я другого не понимаю: зачем ты так нелепо тратишь силу?

– Я же не бог. У меня нет ни амбиций, ни гордыни. А людей иногда стоит спускать с неба на землю. Вот Саваоф об этом знал. Даже соломки подстелил, когда надиктовывал: «Знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло»[13].

– Запретный плод давно съеден, к чему копья ломать?

– Дочь Эрота, твоя гордыня застилает тебе взор. Запретных плодов много. И если вы не хотите, чтобы люди стали как боги, хлынули на ваш Олимп и смыли вас раз и навсегда, вам следует приземлять их время от времени. Особенно таких пустых и никчёмных, делающих вид, непомерно раздувающих собственную значимость. Потому что, когда тебя сметут не молодые и сильные, а пустые и кажущиеся значительными, будет во много раз обиднее.

Глава 13

Первым делом мы испортим самолёты…

Лёнька не кривил душой, когда поражался Мертвицкому. Тот и впрямь способен был сразить неподготовленного человека и не только подходом к науке, но и своеобразными реакциями.

Он мог, например, встать в дверях лаборатории без десяти девять и здороваться на входе со своими сотрудниками. Приветствия эти звучали искренне и радушно ровно до того момента, как часы отщелкивали девять ноль-ноль. В эту секунду происходило резкое преображение, и радушие Мертвицкого сменялось невыразимым сожалением.

– Вы опоздали, – говорил он каждому, кто подходил к дверям лаборатории хоть на секунду позже. Потом долго кивал, слушая оправдания, объяснения, извинения, и тем же тоном повторял: – Вы опоздали. Вы понимаете, что опаздывать нехорошо.

При этом в голосе его не было ни наезда, ни претензии, лишь бесконечное сожаление о несовершенстве мира. И это сожаление заставляло припозднившегося сотрудника оправдываться снова и снова. А Мертвицкий снова и снова кивал и снова повторял свою мантру. «Вы опоздали. Вы понимаете, что это нехорошо». Во всём этом крылась невероятная издёвка. Сам Лёнька не опаздывал, но, однажды понаблюдав такую сцену со стороны, понял, что даже на сломанных ногах приползёт на рабочее место вовремя, лишь бы не оказаться на месте извиняющегося опозданца.